Ева по-новому, более внимательно посмотрела на Виолу. Невозможно было представить, что истинный адепт семейных ценностей может пойти на поводу желаний не самой верной дщери клана.
– Ма, я хочу поехать! – И, немного подумав, добавила: – Меня Марфа просила.
– Тем более! – решительно сказала Виола, уверенная, что, раз не обошлось без Марфы, значит, дело и впрямь неприятное. От всего неприятного, некрасивого и грустного Виола старалась держаться подальше. – Скажем, что ты серьезно заболела. Или нет (еще накликаем беду!), скажем, что заболела я.
– Не глупи, ма. Едем, – скомандовала Ева.
Вздохнув, Виола завела машину. Впрочем, покрутив настройку радиоприемника и найдя волну, передающую шлягеры прошлых лет, она довольно быстро повеселела и даже начала подпевать. Когда-то ей прочили карьеру опереточной дивы. Со своим нежным меццо-сопрано Виола и впрямь смогла бы развернуться на этом поприще, еще и сейчас привлекавшем ее блеском перьевых боа и лихо заломленными бутафорскими цилиндрами.
Но женщины в их семье не занимались такими низменными и недостойными благоразумного человека делами, как оперетта, цирк, профессиональное искусство и некоторые другие занятия (с течением времени список видоизменялся).
Во многом семейные традиции держались исключительно на авторитетах Александры и, разумеется, ее матери – старухи, по всей видимости, перешагнувшей столетний рубеж.
Обе обосновались в старом загородном доме, принадлежавшем семье с незапамятных времен. Дом стоял в глухой местности, вдали от деревень и курортов, у самой реки, окруженный, как старыми боевыми соратниками, столетними дубами и разлапистыми елями, которые подступали почти к самым стенам дома.
Дом когда-то был частью огромного поместья и принадлежал их прадеду. На его черно-белом фотопортрете, уже неоднократно восстановленном, можно было увидеть подтянутого, с длинными нафабренными усами щеголя в сюртуке и в блестящем на весеннем солнце цилиндре. Исполненный достоинства, он держал под уздцы иссиня-черного скакуна, с гордо изогнутой шеей и тонкими изящными ногами в белых носочках. Снимок был сделан на всемирной выставке в Париже, куда их прапрадед возил своих иноходцев, вообразив себя коннозаводчиком. С тех же времен остались заброшенные конюшни и барабанные столы для разминки лошадей. Мельница и заросший тиной прудик уже настолько отстранились от усадьбы, что могли считаться самостоятельными единицами окружающего пространства.
Жену их предок присмотрел такую же норовистую, как его чемпион Камо Грядеши. Увел из цыганского табора черноокую красавицу, заточил ее, гордую, в этой же усадьбе. Молодая, погрустив, так и не заплетя свои непокорные черные кудри, оставила это унылое место, то ли померев безвременно, то ли сбежав с конюхом. У некоторых девочек в семье до сих пор встречались то черный цыганский глаз, то вольный норов, а то и волна непокорных кудрей над загорелым упрямым лбом.
Прабабушка Евы была дочерью той цыганки – единственным отпрыском коннозаводчика, так и не женившегося больше ни на ком. Выросла девочка в пансионе, в далекой горной стране, среди озер и луговых трав, не видавшая никогда ни матери, ни отца, с головой ушедшего сначала в дела своего завода, а затем в перипетии большой политики, да так и сгинувшего на этом опасном поприще. На родном языке она до сих пор изъяснялась (по слухам) с сильным акцентом, может, из нежелания признавать эту страну своей родиной, а может, из природного кокетства, погубившего (опять же по слухам) немало высокопоставленных лиц при разных правительствах в первой половине прошлого века. Жили в семье легенды о несчастной и трагической любви, убитом солдате (вероятно, еще в Первую мировую, прикидывала Ева) и навеки разбитом девичьем сердце. Оттого, мол, и была так бессердечна бывшая роковая красавица, доводившаяся Еве прабабушкой.

Глава 6
Гроза

Нем ближе Виола с Евой подъезжали к резиденции Александры, тем сильнее шел дождь, начавшийся еще в городе. Весенняя гроза казалась разошедшейся не на шутку истеричкой. Шквалистый ветер налетал на деревья, бился в припадке, расшвыривая ветки, листья и все, что ему удавалось поднять с влажной земли.
Плети дождевых струй яростно хлестали землю и покорно склоненные кроны деревьев, отяжелевшие и разбухшие от впитанной воды. Машину пришлось бросить на произвол стихии, а самим, совершив рекордный забег, во время которого обе промокли до нитки, влететь в дом под сверкание молний и громовые раскаты.
Тетушка Фани, крещенная Епифанией, одна из бесцветных и вечных родственниц (нечто среднее между весталкой, горничной и компаньонкой), с деловитой суетливостью встретила их на пороге. Переодевшись и обсушив кое-как волосы, мать с дочерью выпили горячего пунша, приготовленного по старинному семейному рецепту, знакомому каждой представительнице семьи еще с детских простуд.
Огонь в печке, выложенной голубыми изразцовыми плитками, весело прыгал по дровам, радуясь, казалось, столь редким теперь гостям. Пахло булочками с корицей, ромом и еще чем-то невозможно родным и знакомым настолько, что у Евы слезы подступили к глазам. Даже Виола стала непривычно спокойной и умиротворенной, погрузившись в сладкие воспоминания детства и юности.
Старые часы с маятником и чугунными гирьками пробили четверть десятого. Фани вся в старомодных кружевах, упорхнула в коридор, соединяющий дом с отдельно стоявшим флигельком – владением Александры, а затем, вернувшись, торжественно кивнула Еве.
В полной тишине отчетливо тикали часы и щелкали дрова в печке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14