Мы тебе этого не простим, – накинулись они снова на него.
Рассерженные и оскорбленные купцы не пожелали ни минуты оставаться под одной крышей с таким мошенником, пьяницей и бездельником. Они велели вещи снести обратно на бричку, а сами поехали искать частную квартиру, чтобы нанять лошадей и немедля уехать из этой деревни.
Это было последнее испытание для беглецов. Пришлось им разыграть роль разгневанных господ, а потом они искренне смеялись, вспоминая, как они раз в жизни все-таки были господами. Ведь народ им это, несомненно, простит и барского высокомерия не зачтет в грехи.
Дальше они счастливо миновали бурятские степи, а через несколько дней уже сидели в поезде и ехали туда, куда стремились. Весь путь продолжался 17 дней, а туда, в ссылку, царские сатрапы везли их четыре месяца.
Письма к родным. Август 1902 – май 1907
А. Э. Булгак
[Лейзен, Швейцария] 13 августа
1902 г.
Дорогие Альдона и Гедымин!
Давно уж я не имел возможности побеседовать с вами. Теперь я на чужбине – в Швейцарии, высоко над землей, на вершине горы – 1 1/3 версты над уровнем моря. Сегодня облака на целый день окутали нас своей белой пеленой, и сразу стало мрачно, серо, сыро, идет дождь, и не знаешь, откуда он: сверху или снизу. А обычно здесь так прекрасно и сухо! Кругом – снежные горы, зеленые долины, скалы, обрывы, деревушки. И все это беспрестанно меняет свои краски и свою форму в зависимости от освещения, и кажется, будто все, что можно охватить взглядом, живет и медленно движется. Облака охватывают горы кругом – то опускаются вниз, то снова поднимаются. Здесь хорошо, прекрасно, но какая-то тяжесть сдавливает грудь – воздух разрежен, и надо привыкнуть к нему; а взор везде встречает препятствие – здесь нет широкого горизонта, кругом горы, и кажется, что ты отрезан от жизни, отрезан от родины, от братьев, от всего мира. Есть здесь у меня друг, он лежит больной в санатории, и только это задерживает меня здесь. Я недавно приехал сюда – всего каких-нибудь несколько дней назад. А что слышно у вас? Может быть, нам удастся еще раз собраться всем вместе. Как ваше здоровье? А дети как? Подходит осень, им придется больше сидеть дома, даже скучать, а у тебя будет больше забот. Пойдем ли мы еще в лес по грибы? Я никогда не забуду это короткое время, которое пробыл у вас, – а дети долго ли будут его помнить? Поцелуйте их от меня, от дяди, который не любил, чтобы ему целовали руки. Вспоминают ли они меня когда-либо? Дорогая Альдона, пришли мне их фотографии.
Феликс
А. Э. Булгак
[Женева] 23 сентября
1902 г.
Дорогая Альдона!
Сегодня я получил второе твое письмо. Не сердись на меня, что я не ответил тебе на первое письмо – как-то не было настроения. Как видишь, сейчас я уже в Женеве.
Все это время я ходил по горам и долинам в окрестностях Женевского озера. Но слишком скучно сидеть без дела, поэтому я взялся за работу, захотелось мне приобрести квалификацию, и я учусь – она мне со временем пригодится, и вскоре я смогу зарабатывать. Работаю немного – 6–8 часов в день, так что мне хватает свободного времени и для чтения, и для отдыха, и для прогулок. Работая, я чувствовал себя здесь лучше. Теперь я должен был прервать работу на несколько дней, так как немного простудился и доктор велел мне сидеть дома. Живу в красивой и дешевой комнатке. Однако я здесь долго не пробуду. Здесь бешеные ветры, и начались дожди, поэтому перееду в какой-либо другой город, более защищенный горами от ветра. Женева лежит у самого озера – оно прекрасно, но, к сожалению, осенью вредно для здоровья.
Я очень рад, что у вас, Альдона, предвидится работа, быть может, опять у вас все пойдет хорошо, но каково здоровье твое и Гедымина? Как он себя чувствует? Не утомляет ли его теперешняя работа? Это очень хорошо, что тот, у кого вы будете работать, порядочный человек. Во сто крат лучше работать за меньшую плату у хорошего человека, нежели у тех подлецов, которые за деньги, которые тебе платят, готовы высосать не только силу твою, но и нервы, и здоровье, и жизнь. Они хотят купить не только работу, но всего человека целиком. Они превращают человека в товар, и это самое ужасное… Но – хватит, а то я опять сяду на своего конька и наскучу тебе. Для тебя это все, может быть, лишь пустые слова. Один говорит «люблю» – и это лишь фраза для него, ибо он говорит, но не чувствует (а кто не говорит сегодня, что «любит» ближних!), это никчемное фарисейство, это тот яд, который отравлял всю нашу жизнь с самого детства. Другой же говорит «люблю» и находит отзвук в человеческих душах, ибо за этим словом выступает человек с чувством, с любовью.
Поэтому, чтобы понять друг друга, давай поговорим о том, что мы оба любим. Ты страшно мало пишешь мне о детях. Как они растут? Наверное, очень скучают теперь – осенью – и больше доставляют тебе забот. Мне хочется увидеть их, обнять, посмотреть, как они развиваются, слышать их плач, смех, видеть их игры и шалости. Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого. Когда встречаюсь с ними, то сразу исчезает мое плохое настроение. Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю, и я думаю, что собственных детей я не мог бы любить больше, чем несобственных… В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-либо ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо. Я живу для него, ощущаю его около себя, он любит меня той детской любовью, в которой нет фальши, я ощущаю тепло этой любви, и мне страшно хочется иметь его около себя. Но это лишь мечты. Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, а с ребенком не мог бы. Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я…
В своем первом письме ты опять писала мне об «обращении заблудшего»;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81