Когда Александр Сергеевич с чувством произнес музыкальный монолог старого капрала, даже насмешливый Николай Степанов невольно смахнул слезу.
Зато и он и Курочкин буквально за бока схватились, услышав «Червяка», с непередаваемым комизмом и злой иронией исполненного автором.
- Ну, дружище, распотешил своей сатирой! - хохотал Степанов. - Теперь не отстанем, покамест не завербуем тебя в нашу «Искру».
«Искрой» назывался новый иллюстрированный сатириче­ский журнал, который затеяли издавать Степанов вместе с Курочкиным.
- Не правда ли, Василий Степанович, Александр Серге­евич будет для журнала неоценимым вкладчиком?
- Еще бы! - живо подхватил Курочкин. - Борцу за му­зыкальную правду, к тому же владеющему столь острым са­тирическим пером, честь и место на наших страницах!
Даргомыжский охотно откликнулся на предложение со­трудничать в новом журнале, который передовая молодежь стала уважительно именовать защитницей справедливости и обличительницей зла.
На страницах «Искры» чуть ли не из номера в номер по­является теперь иллюстрированный карикатурами Николая Степанова острый музыкальный фельетон. То беспощадно бичует фельетонист чиновни­ков-бюрократов, лютых вра­гов передового отечественного искусства. То зло высмеивает отсталость и невежество вели­косветских италоманов или приверженцев поверхностно-бездумной салонной музыки.
Александр Сергеевич все больше входит во вкус своей новой деятельности.
Подобно дядюшке, Петру Борисовичу Козловскому, он тоже принимается за роман (сатирический, конечно!). Ес­ли когда-нибудь его закончит, непременно отдаст в «Искру». Он уже и заглавие приду­мал - «Исповедь либерала». Пусть почитают да устыдятся господа, именующие себя ли­бералами и кричащие о благе народа, а по существу - заяд­лые враги истинной демократии.
День ото дня крепнет дружба Александра Даргомыжско­го с «искровцами». По утрам в квартире у Степанова соби­раются главные члены редакции журнала - писатели, фель­етонисты, художники, поэты. Тут же обсуждают содержание будущего номера. Деятельно участвует во всем и Александр Сергеевич, а сам все пристальнее вслушивается в близкие его сердцу мотивы «искровской» поэзии...
Он был титулдрный советник,
Она - генеральская дочь.
Он робко в любви объяснился,
Она прогнала его прочь...
Как-то раз на очередном собрании «искровцев» прочитал эти шуточные строки из своего нового стихотворения поэт Петр Вейнберг. Многие тогда от души посмеялись над бед­ным чиновником, так некстати влюбившимся в неровню. Смеялся и Александр Даргомыжский.
Но с того дня не выходит у него из головы незадачливый титулярный советник. Александр Сергеевич видит этого за­битого жизнью и нуждой чиновника. Слышит его голос, ти­хий, несмелый. До того отчетливо видит и слышит, будто сам титулярный советник сидит перед ним. Может быть, по­чудилось Даргомыжскому, что именно таким голосом должен заговорить в музыке Акакий Акакиевич из гоголев­ской «Шинели» или титуляр­ный советник Поприщин, ге­рой «Записок сумасшедшего».
Вот еще один «повседнев­ный» человек из городских низов появился в галерее са­тирических музыкальных портретов Александра Дарго­мыжского. И тоже будто с живой натуры писан его «Ти­тулярный советник».
Нужды нет, что сторонни­ки «чистого» искусства, не су­мев или не захотев понять об­личительный смысл этих му­зыкальных сатир, называли их пустячками да безобидны­ми шутками.
Когда с горькой усмешкой рассказал о том Александр Сергеевич Владимиру Стасову, тот так и взорвался от негодования:
- Шутки?! - гневно воскликнул он. - Нечего сказать! Это ваш-то «Червяк» да «Титулярный советник» - шутки? Впрочем, слышали мы эту песню еще с тех времен, когда на­дутые педанты и тупицы печатно уверяли Гоголя в том, что никаких у него нет художественных созданий, а все только шутки, да пародии, да карикатуры!..
Голос Стасова сегодня гремел с особенной силой. Словно взывая к невидимому противнику, Стасов продолжал:
- Надо вслушаться хорошенько в музыку: ведь тут жи­вые типы и характеры, тут целые сцены и картинки, выхва­ченные из повседневной нашей жизни, а вы говорите: шут­ки! Нет, господа! Эти произведения Александра Сергееви­ча вникают в русскую жизнь с такой глубиной, изобра­жают ее с такой неподкрашенной правдивостью и юмо­ром, какие есть у Гоголя, но каких никогда еще до Даргомыжского в музыке не бывало!
И до того распалился Владимир Васильевич, что тут же усадил хозяина дома за рояль и заставил повторить его но­вые пьесы, а потом и многие из старых романсов.
В промежутке между исполнением сверху вдруг послы­шался какой-то странный шум. Затем все опять стихло.
Александр Сергеевич с удивлением взглянул на пото­лок:

- Что бы это могло значить?
На верхнем этаже, прямо над гостиной Даргомыжского, была комната Саши и Наденьки Пургольд. В это время девочкам полагалось спать.
Между тем наверху разыгрывалась следующая сцена. Вскоре после того, как удалилась, пожелав девочкам спокой­ной ночи, гувернантка, с кровати, где лежала Саша, раз­дался шепот:
- Надя, ты еще не спишь?
- Нет, а ты?
Вместо ответа Саша громко фыркнула:
- Разумеется, нет, если я разговариваю с тобой!
- А внизу сейчас, кажется, играют новые пьесы Алек­сандра Сергеевича, и он сам поет, - сказала Наденька, на­пряженно вслушиваясь.
- Да, но только слов совсем не разобрать.
- А что, если приложить ухо к полу?
- Отличная мысль! - одобрила старшая сестра и стре­мительно спрыгнула с кровати.
В темноте, однако, Саша нечаянно зацепилась за кресло, которое тут же с грохотом опрокинулось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45