По безупречно сшитому черному пиджаку с шелковыми лацканами и безукоризненно чистой и отутюженной сорочке его можно было принять просто за джентльмена с какой-нибудь из фешенебельных улиц Лондона. Однако, пожимая его небольшую руку, я почувствовала на ней застарелые мозоли. От ветра и солнца кожа на его лице загрубела и стала смуглой, так что, глядя на Джона Лангли, я невольно вспоминала многочисленные истории, которые про него рассказывали: о том, как в первые годы после приезда в эту страну он трудился наравне со своими рабочими, расчищая землю, как он сам колол столбы для изгороди, собирал овец, собственными руками изготовлял кирпичи для своего первого дома в бухте Надежды. А ночью, перед тем как лечь спать, Лангли читал при свете костра Вергилия. Первые годы, пока он еще не обзавелся домом и имуществом, достойным леди, на которой женился, Джон Лангли оставил ее с Элизабет и с Томом, тогда совсем еще младенцем, на Земле Ван-Дьемена, что располагалась на той стороне Пролива. Думаю, и теперь я видела перед собой лицо бесконечно одинокого человека.
– Элизабет уже сказала мне, что вы приехали вместе с Розой. Я распорядился подать к обеду еще один прибор.
– Благодарю вас, – ответила я холодно, – но я должна идти. Меня ждут дела…
– Вы доставите мне удовольствие, если останетесь.
Все эти слова были произнесены просто из вежливости. Вряд ли он мог найти удовольствие в моей компании; на мгновение мне показалось, что Лангли тоже нервничает. Мне пришлось напомнить себе, что ведь он тоже человек. Для него, как и для Розы, это было время знакомства с чужим человеком, и он знал, что проведет последующие часы в напряжении. И тут Том, который стоял у двери в комнату для утренних приемов, подошел ко мне.
– Останься, Эмми, пожалуйста! – В отличие от отца его лицо выражало искреннюю просьбу, и я кивнула.
В ту же секунду мы с Розой вздрогнули от громкого удара в гонг, раздавшегося в холле. Меня впервые приглашали за стол таким способом. Позднее я привыкла к звуку этого гонга, который разносился по всему холлу и лестнице.
– Прошу отложить вашу шляпку и шаль, миссис Лангли, – сказал Джон Лангли. – Я требую пунктуальности от своих слуг – это значит, что и моим домочадцам тоже следует быть пунктуальными.
Он подал Розе руку и повел ее в столовую. Я пошла в паре с Томом, так что Элизабет, появившаяся в дверях, которые вели в помещения для слуг, осталась позади всех одна. Почти торжественной процессией мы прошествовали так к своим местам за столом, храня глубокое молчание, которое мог нарушить только Джон Лангли. Я взглянула на застывшее лицо Тома, вспомнив, каким живым и непринужденным было оно, когда он ел вместе с нами консервы и тушеное мясо возле костра на Эврике.
Элизабет заняла место во главе стола, напротив своего отца, однако команду начинать подавать кушанья он отдал слуге сам. Элизабет сменила платье, но оно не многим отличалось от прежнего: это было темно-синего цвета, такое же узкое в запястьях и вороте. Простой полотняный воротничок сменился кружевным, который лишь больше соответствовал этому часу, вовсе не являясь украшением. Вдруг я заметила брошь с опалом, приколотую к этому воротничку. Временами Элизабет робко до нее дотрагивалась, а ее взгляд часто останавливался на Розе. Тогда я поняла, что без особых со своей стороны усилий Роза смогла как-то проникнуть в душу этой женщины, закрытую для большинства окружающих ее людей. С тех пор Элизабет никогда не расставалась с этой брошкой.
На своем первом обеде в доме Лангли я пришла к выводу, что богатые живут в мире одиночества и что даже за деньги невозможно купить непринужденность в общении с незнакомыми людьми, а также с теми, кто не так хорошо обеспечен. Возможно, поэтому Джон Лангли и принял в свой дом Розу. Он старел, окруженный богатством и тщеславием, а в таком окружении было, наверное, слишком холодно, и он это понимал. Переводя свой взгляд с Тома на Элизабет, которую присутствие отца почти парализовало, я начинала понимать, какой находкой, должно быть, явилась для Джона Лангли Роза, а неудачный брак его сына оказался неожиданным благом. Роза обладала огромной жизненной силой, по сравнению с которой Том и Элизабет казались просто мертвенно-бледными куклами. Она не была неопытной и невежественной девушкой, как он опасался, к тому же Лангли знал, как быстро можно усвоить привычки и манеры богатых, что мы и делали с Розой в тот вечер. Еда подавалась на изысканных тарелках, а рюмки были наполнены прекрасным вином. Наблюдая за остальными, мы обе узнавали, каким ножом или вилкой и когда следует пользоваться; и хотя наши рюмки остались почти нетронутыми, скоро их заменили другими.
– Своего повара я привез сюда из Лондона, – сказал мне Джон Лангли.
Я поняла, что мне надо было похвалить отличное качество соусов, нежный вкус мяса, но, помню, из-за стола я тогда вышла голодной. Джон Лангли оказался сторонником умеренности в питании, что шло вразрез с существовавшей в то время модой; свои убеждения он пытался навязывать и всем домашним. Я узнала, что его слугам было приказано не предлагать добавок. Вообще атмосфера столовой казалась холодной и неприятной, как, впрочем, и еда.
Конечно, не кто иной, как Джон Лангли, задавал весь тон разговора за столом, если это можно было назвать разговором. Мне это показалось сплошным потоком распоряжений.
– Ты будешь работать в конторе вместе с Лоренсом Клэем в магазине, – сказал он Тому. – Я распорядился поставить туда еще один стол.
– Клэю это не понравится, – попытался возразить Том. – Ведь занимать контору одному является для него величайшим наслаждением в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139