Именно поэтому я собираюсь уехать и думаю, что так будет лучше для тебя. Пока я здесь, ты очень рискуешь: твой англичанин может узнать правду обо мне.
– Я это понимаю. И уже говорила тебе и скажу снова, что ты можешь остаться насовсем.
Роза фыркнула:
– Ничего ты не понимаешь! Если я останусь, ты будешь бороться за меня со своим мужем и, скорее всего, проиграешь. Если же я уеду, ты будешь бороться только за себя и, вероятно, выиграешь свой приз… или кем ты там считаешь этого мужчину.
Речел отступила назад. Казалось, в словах матери есть какая-то лишь ей ведомая логика, но в целом они лишены смысла и больше похожи на бред. Она твердо и решительно отрезала:
– Ты остаешься, Роза! Я хочу, чтобы ты осталась – ради меня.
Речел повернулась и зашагала прочь. Ей хотелось броситься бежать, но она знала, что все равно не скроется ни от Розы, ни от Генри, ни от самой себя. Речел не могла избавиться от мысли, что, как и мать, она зачала дитя в похотливой страсти, а не в любви, и мужчина ее сердца тоже дал ей понять, что не собирается воспитывать этого ребенка и покинет ее так же, как ее отец когда-то покинул Розу.
* * *
Когда Речел вошла в дом, Она вся дрожала, и ничто не могло унять этой дрожи. Слабость и головокружение напоминали о том, что она давно ничего не ела. Речел решила поменьше думать о разговоре с матерью и сосредоточиться на стряпне. Она вспомнила, что Генри все еще копается в огороде и наверняка проклинает жену за то, что она превратила его в «вонючего фермера». Но если Генри тоже проголодался, он будет доволен, когда жена принесет корзину с едой.
Он сидел на коленях, положив ладони на бедра, и смотрел на грядку. Рядом на земле лежал альбом для рисования, и ветер лениво перелистывал страницы. Речел осторожно подошла к мужу и остановилась рядом.
– Что это такое? – почти шепотом спросил Генри.
Речел увидела, что бобы дали первые всходы. В этом году их посеяли поздно, но они, по-видимому, обещали поспеть к сроку.
– Бобы, – просто ответила она.
– Их посадил я?
– Да.
– Это еда…
– Да.
– Они растут…
Его голос звучал благоговейно. Речел неожиданно вспомнила, как впервые посадила в землю семена и затем каждый день следила за всходами. Но тогда она была ребенком, и ей все казалось необыкновенным – даже выращивание овощей. Ей хотелось заниматься чем-нибудь важным или полезным. Речел тянула за рукав Грэйс, чтобы та посмотрела на ее всходы. И Грэйс одобрительно гладила ее по голове.
Генри тоже напоминал ребенка, когда, не отрываясь, разглядывал росток, трогал его пальцем. Речел инстинктивно положила ладонь на голову мужа и несколько раз провела по его волосам. Генри повернулся к Речел. Она опустилась на колени рядом с ним и погладила пальцем тонкий стебелек.
– В пять лет я впервые посадила в землю семена. И когда появились всходы, всем рассказывала, что «родила» кабачки.
Генри усмехнулся:
– Значит, я «родил» бобы? Но я, в отличие от вас, не стану хвалиться своим достижением.
Речел увидела на его губах искреннюю улыбку, совсем не похожую на привычную, полную иронии. Этот внутренний свет чудесным образом изменил его лицо. Оно как будто ожило, освободилось от напряжения, от темных тайных мыслей. Речел с восхищением и нежностью смотрела на мужа – даже на его одежду, запачканную землей.
В эту минуту, она, наверное, действительно любила Генри – за его непосредственность, с которой он относился к животным и детям, за самолюбие, заставлявшее его усердно трудиться, за прямоту, скрывавшуюся за сарказмом и презрением. Она любила в нем ребенка, который не знал, что такое детство, и поэтому зачерствел душой – Речел очень хорошо понимала, что это такое.
Она улыбнулась ему в ответ и почувствовала приятную дрожь, когда Генри дотронулся пальцем до ее губ.
– Что у тебя в корзине? – спросил он, не отрывая глаз от ее лица.
– Ужин. Сегодня я задержалась.
Генри опустил руку и устало произнес:
– Снова ходила к этой шлюхе…
В его голосе не было особой неприязни, и Речел решительно объявила:
– Она остается жить в нашем городе.
– Слава Богу, что не в нашем доме!
– Она никому здесь не мешает, – добавила Речел и, не встретив дальнейших возражений, начала раскладывать еду на траве рядом с грядкой. Она положила на две тарелки заранее приготовленные сэндвичи с холодной говядиной, рядом поставила кувшин с молоком. Генри лег на бок возле своей тарелки, согнув ногу в колене и оперся локтем о землю.
– Вы будете ужинать вместе со мной? – спросил он.
– Да, на сегодня работа закончилась, – произнесла Речел, радуясь, что они сменили тему разговора.
– Ваша работа никогда не закончится. – Генри откусил кусок сэндвича. – За вами очень трудно угнаться.
– Зачем вам это нужно?
– Для собственного удовольствия.
Генри говорил дружелюбно и без тени иронии. Речел надеялась, что в таком же духе они будут беседовать и дальше.
– Может, вам было бы легче успевать за мной, если бы вы не проводили столько времени в своей хижине…
– Боитесь, что я там окончательно замурую себя?
– Вряд ли вы чувствуете себя замурованным. Для занятий живописью у вас есть краски, холсты… и, наконец, стены.
Генри пристально посмотрел на жену:
– Вы слишком многое замечаете, Речел.
Она пожала плечами:
– Только очевидное.
– И что вы мне предлагаете?
– Перенести мастерскую в наш дом. Там гораздо светлее. Я содрала старые обои и побелила стены в свободной комнате.
Он лег на спину и уставился в небо:
– Вы подумали обо всем…
– Я знаю только, что в этой хижине вам рисовать неудобно.
Генри перевел взгляд на жену:
– Спасибо, Речел! Впрочем, я никогда не смогу отблагодарить вас за вашу заботу и ваше терпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87