Это тебе за Йоши.
А это…
Все пропало. Тихий гул электроники сменился визгом и затих.
На приборной панели мелькали лампочки. И вдруг стало тихо, только ветер шумел.
Флаер падал в ночь.
Трипли сражался с управлением, бешено стараясь запустить машину, а деревья рвались ему навстречу. Над ним, очерченное светом Глории, самой большой луны, облако пыталось восстановиться. И в эти последние мгновения, полные страха и отчаяния, из пика Надежды вырвался яркий сноп белого света. Второе солнце. Оно ширилось, поглощая мир.
И Трипли испытал последний в жизни наплыв удовлетворения. Это наверняка тот корабль. По крайней мере хозяева этой твари мертвы.
А потом и это потеряло значение.

1


Канун Нового года, 599 г.
Теперь кажется очевидным предположение, что зарождение жизни на Земле было событием уникальным. Можно, конечно, пуститься на увертки, указывая, что мы видели пока что всего несколько тысяч миров из миллиардов тех, что плывут по плавно изогнутым коридорам, которые мы когда-то назвали биозонами. Но слишком много мы видели берегов теплых морей, над которыми не парят чайки, которые не выбрасывают на берег ни раковин, ни водорослей, ни плавника. Мирные моря, окруженные песком и камнем.
Вселенная оказалась похожей на девственный, величественный, но стерильный заповедник, на океан, где нет гостеприимных берегов, на котором не видно ни парусов, ни признаков, что кто-то уже его переплывал. И невозможно сдержать трепет при виде серого света этих невообразимых расстояний. Вот почему, быть может, мы превращаем огромные межзвездные лайнеры в музеи или распродаем на слом. Вот почему мы стали отступать, вот почему от Девяти Миров осталось фактически шесть, вот почему сокращается фронтир, вот почему возвращаемся мы на свой остров.
Мы возвращаемся на Землю. В леса нашей невинной юности. К берегам ночи. Туда, где не слышно ветра с моря.
Прощай, Центавр. Прощай, все, чем мы могли стать.
Элио Карди, «Берега Ночи», «Путешественники», 571 г.


– Новая вспыхнет через три минуты.
Доктор Кимберли Брэндивайн оглядела с десяток лиц, собравшихся на брифинг. Из-за их спин на нее смотрели объективы, передающие событие в сеть. Позади нее транспаранты гласили: «ПРИВЕТ, ВСЕЛЕННАЯ!», на другом было написано «СТУЧИМ В ДВЕРЬ», на третьем – «ЕСТЬ ЗДЕСЬ КТО-НИБУДЬ?»
Вдоль стен стояли плоские экраны, показывавшие техников, склонившихся над терминалами на «Тренте». Это были рабочие группы, которым предстояло зажечь новую, но изображения устарели на четырнадцать часов – столько времени шло сообщение по гиперсвязи.
Все присутствующие были привлекательны и моложавы, разве что сами себя иногда по-другому оценивали. Как бы ни был энергичен и полон жизни человек, иногда его возраст выдают глаза. В них появляется твердость, приходящая с годами, уходит яркость и глубина. Ким было лет тридцать пять. У нее были идеальные черты лица и волосы цвета воронова крыла. В прежние эпохи для нее одной запускали бы корабли. В своем веке она была лишь лицом в толпе.
– Если мы до сих пор никого не нашли, – говорил представитель «Сибрайт коммюникейшн», – то, очевидно, лишь по одной причине: искать некого. А если есть, то так далеко, что искать бессмысленно.
Она дала стандартный ответ, объясняющий великое молчание, указав, что даже за девятьсот лет люди обследовали лишь несколько тысяч звездных систем.
– Но вы можете оказаться правы, – признала она. – Может быть, мы действительно одиноки. Но факт тот, что мы пока этого не знаем. Поэтому и продолжаем пытаться.
Для себя Ким уже давно решила, что он прав. Даже амебы до сих пор не нашли на внешних мирах. Очень недолго, в начале космической эры, была теория, что жизнь может существовать в морях Европы или в облаках Юпитера. Был даже кусок метеорита, о котором полагали, что он содержит следы марсианских бактерий. Никогда ближе к внеземной жизни люди не подходили.
Но собравшиеся тянули руки.
– Только один вопрос, – предупредила она.
Этот вопрос она отдала Кэнону Вудбриджу, научному консультанту Великого Совета Республики. Он был высокий, темный, бородатый, вида почти сатанинского, но единомышленник – из тех, кто не пытается подколоть.
– Ким, – сказал он, – как ты думаешь, почему мы так боимся оказаться одни? Зачем мы так рьяно ищем во вселенной свои отражения? – Он покосился на экраны, где техники продолжали свой почти что ритуал.
А откуда ей знать?
– Понятия не имею, Кэнон, – ответила она.
– Но ты с головой ушла в проект «Маяк». А твоя сестра посвятила свою жизнь той же цели.
– Может быть, это заложено в нашей генной схеме. Эмили, ее сестра, на самом деле ее клон, исчезла, когда Ким было семь лет. Ким задумалась, стараясь дать убедительный ответ, что-нибудь насчет того, что в природе человека общаться и исследовать.
– Подозреваю, – сказала она, – что, если там действительно ничего нет, если вселенная на самом деле пуста, может быть, многих из нас постигнет чувство бессмысленности пути.
Она знала, что дело не только в этом. Еще – в первобытной потребности не быть одному. Но, попытавшись выразить эту мысль, она запуталась в словах, отступила и поглядела на часы.
Минута до полуночи в канун Нового года, двести одиннадцатого года Республики и шестисотого от высадки Маркенда. Минута до взрыва.
– Как со временем? – спросил один из журналистов. – Они укладываются в расписание?
– Да, – ответила Ким. – По крайней мере в десять утра сегодняшнего дня укладывались. – Сигнал гиперсвязи проходил 580 световых лет от «Трента» до Гринуэя за четырнадцать с чем-то часов. – Я думаю, можно спокойно допустить, что вспышка новой неминуема.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147