Он топтался у ее порога. Дверь открыла крупная женщина, которую он видел всего лишь один раз полтора месяца назад: она приехала в школу инспектировать и восхищалась успехами Коли Почечкина, и угощала его необычными городскими конфетами, и тискала его в своих огромных теплых руках.
– Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел?! – восторженно сказала Марафонова.
– Это я, Коля, – удивился чистосердечно Почечкин.
– Нет, ну кто это такой взрослый пришел к нам в гости? Альберт Колгуевич, – обратилась она к инспектору, – вы не знаете, кто это к нам пришел?
– Это же я, Коля Почечкин. Мы же с вами знакомы.
– Ах, как прекрасно, Коля, что это ты! Какая встреча! Проходи, Коля. Садись. Угощайся. Вот буженина, рыба. Чай будем пить.
Коля сразу потерял голову, как только оказался в обществе двух взрослых людей. Он всегда терял голову, когда его захваливали. А тут все было приятно. Он был в центре внимания: отвечал на любые вопросы, ощущал себя взрослым, умным взрослым. Где-то в самой глубине души он чувствовал, что выкладывает совсем лишнее, что надо бы и попридержать язычок. А этот крохотный его язычок сам вертелся во рту, сам выбалтывал, не слушался хозяина. Он, наверное, так вел себя потому, что ему было очень вкусно во рту – и от рыбы, от мяса, и оттого, что все было так душисто, оттого, что так прекрасно пахло от Марафоновой: такого запаха не было на территории школы, и так ласково смотрел Белль-Ланкастерский, и так хорошо он, Коля, говорил.
– Ах, как интересно ты рассказываешь! – восхищалась Марафонова, подкладывая Коле новые куски мяса. – Как точно ты все помнишь. Вы обратите внимание, – обращалась она к Белль-Ланкастерскому, – у него же определенный дар пропагандиста. Значит, ты говоришь, что вам платят отдельно и на консервном комбинате, и в мастерских.
– Ну конечно же, – ответил Коля. – На предприятии мы работаем как сезонные рабочие, по договору, а в мастерских у нас спецсчет. Наши мастерские – хозрасчетная единица.
– Смотрите, как сыплет экономическими терминами! – восхищался Белль-Ланкастерский. – Все это конечно же ведет к перегрузке. Тебе очень тяжело, Коленька, сочетать учебу с таким напряженным трудом?
– Так это же интересно и выгодно. У меня сейчас на моем счете восемьсот рублей. У нас самая лучшая бригада. Мы перевыполнили нормы и по консервному комбинату, и в мастерских.
– И у вас у всех по восемьсот рублей?
– Что вы? Мы против уравниловки. Славка и Витька – универсалы-слесари и универсалы-конструкторы, они получают в два раза больше нас. Но когда я стану такой большой, как Витька, я тоже буду универсалом. Валерий Кононович сказал, что для этого у меня есть все данные.
– А почему в вашей бригаде сначала было десять человек, а теперь стало шесть? – спросила Марафонова.
– Мы много над этим думали, правильно ли мы поступаем. В нашей бригаде был Ребров, -например, и он ушел от нас в другую бригаду. Во-первых, мы тот фронт работ, какой берем на себя, лучше, легче и быстрее выполняем вшестером, чем вдесятером. У нас Николай Варфоломеевич вместе с Валерием Кононовичем провели специальное психологическое исследование на совместимость, на повышение производительности труда за счет соединения творческой и исполнительской работы…
– И что же, Ребров оказался несовместимым с вами?
И вы его попросили перейти в другую бригаду?
– Совсем не так. Ребров дружит с Сашей Злыднем, а Саша – бригадир, и у них особый интерес к сельскохозяйственному труду.
– Смотри, как любопытно все у вас! И Ребров не обиделся, когда вынужден был перейти в другую бригаду?
– А почему он должен обижаться? Он знает наш закон: умей ценить рабочее место! А он не ценил. Ребров – лентяй.
– А почему же вы не исправили Реброва?
– А почему мы его должны исправлять? – удивился Коля. – Разве можно человека исправлять? Он же не проволока.
– Смотрите, как оригинально! – в один голос сказали оба инспектора, обменявшись улыбками. – И Ребров не обиделся на вас?
– А почему он должен обижаться, мы же его не обижали. У нас правило: если занимаешь рабочее место, то должен выполнять норму, какую наметила бригада. А если не будешь выполнять, то получишь только тот минимум, какой установит бригада.
– Но это же произвол! – возмутилась Марафонова.
– Ничуть не произвол! – возмутился Почечкин. – Еще Фурье сказал, что дети могут быть самыми страшными паразитами в обществе. А Ленин, например, говорил в тысяча девятьсот двадцать первом году, что кормить надо только хороших работников.
– Ты и Фурье знаешь? – спросил Белль-Ланкастерский.
– Мы читали его книгу о Новой школе при строе Гармония.
– Ну и как?
– Как утопия это интересная книга, но для сегодняшнего дня устарела. Сейчас более сложные вопросы возникают.
– Какие?
– Например, как сделать так, чтобы каждый был счастлив тем, что есть в нем. Некоторым, например, всегда мало, всегда не хватает. Вот у нашего Славки Деревянко всего невпроворот, а он все равно жадничает. Если он видит сгущенку, то сразу делается сумасшедшим. А как выпьет две банки, тоже с ума сходит, потому что от сгущенки у него в середине все слипается.
– А где он столько сгущенки берет?
– Раньше мы доставали. На складе было много лишней сгущенки.
– Как лишней?
– Ну, незаприходованной. Каменюка у нас мировой завхоз. Он всегда держит на складе лишнее.
Вот здесь Коля уж точно почувствовал, что проговорился, и тут бы ему в самый раз остановиться, но ему так хотелось еще и еще раз рассказать о той прекрасной жизни, какая наступила теперь у ребят и взрослых в Новом Свете, что он на вопрос о заработной плате тут же ответил, намеренно показывая выигрышную сторону интернатского уклада:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142