Но мольба моя не дошла по назначению, и мы снова в канаве, и ногу обожгло мне выхлопной трубой, и я орал что есть мочи, а Сашко успокаивал:
– Зараз. Все отлично будет. Он всегда так, скотыняка!
Снова мы покатили на гору мотоцикл, Сашко за руль держит, а я в багажник руками упираюсь, вода хлюпает под ногами, грязь расползается. Мы по траве решили идти, чтобы побыстрее на гору забраться, но и на новой горе не завелся мотоцикл.
Так и прикатили машину своими руками во двор Сашка.
Оба были в грязи, усталые и голодные.
– Зараз такое будет! Утка, настойка, огирки, кавуны с яблоками мочеными…
– А не поздно? – спросил я.
– Ты што? – И он посмотрел на свои часы.
– Три часа, – сказал я. – Самый раз, – ответил Сашко.
– А кто у тебя дома?
– Жинка, мати, дити…
– Ну, а как они?
– Да я их, чертовых бабив, в руках держу!
Я робко переступил порог. На кухне горела керосиновая лампа, совсем приглушенная. Вправо и влево шли двери. В одну дверь ткнулся Сашко, но вылетел оттуда пулей, и вслед за ним полетело что-то тяжелое. В другую дверь вошел Сашко, а через две секунды руки хозяина растопыренные сначала показались, а уже за руками голова с туловищем выбросились, а за спиной Сашка что-то опять тяжелое полоснулось.
Сочувствуя товарищу, я робко вышел на крыльцо.
– Ты же говорил, что в руках их держишь.
– А хай им черт, хиба с бабами шо-небудь зробишь! Ходим в сарай, бери лампу, а я хлеба достану.
– Куда в сарай! – раздался голос из комнаты. – Ось я встану, дам тоби сарай!
– Мы тыхенько повечеряемо, – ласково сказал Сашко. – Тыхенько!
Мне хотелось сказать: «Ну, будь здоров, Сашко». Крепко пожать руку хотелось, но так было жалко оставлять его одного. И я ждал конца.
А конец был таким.
– А хочешь, в пещеру пойдем. Настоящая пещера половецкая! – сказал Сашко, ему так хотелось закончить день какой-нибудь настоящей удачей, и я понимал это.
– Нет, в пещеру как-нибудь потом сходим. Проводи меня немного.
– Погоди, я зараз.- Сашко исчез, а через секунду он шел с двумя банками. – Сейчас горилки возьмем. Бона тут у соседа.
Сашко перелез через тын и постучал в ставню.
– Грунь! Цэ я – Сашко, дай бутилку горилки. Непонятные звуки послышались из-за ставни.
– Грунь, видчини, – жалобно, но настойчиво проговорил Сашко.
Ставни молчали. Сашко снова постучал в окно. В дверях загремел засов.
– Все в порядке,- сказал мне Сашко,- открывают. Несут.
В лунном свете обозначилась фигура в белом, на фоне которой отчетливо чернел гаечный ключ огромного размера. Намерения у гаечного ключа были самые решительные, и мы метнулись в сторону, перекинулись через тын и скрылись в темноте. А оттуда, где застыло матовое сияние гаечного ключа, слышалась непозволительная брань:
– Я тоби покажу, гад, как по чужим бабам лазить! Я тоби… Лунный свет струился в дрожащих окончаниях листвы.
– Нэма жизни ни дома, ни на работе, – заключил Сашко. – Жизнь только в промежутке, между домом и работой. Вот сейчас я живу, потому что я нигде.
Я пожал Александру Ивановичу руку. Через час мы должны были встретиться на перекрестке, куда должна подъехать грузовая машина, чтобы отвезти нас за новым оборудованием для школы будущего.
Я подходил к своему дому с горькими мыслями. Впрочем, в этих горьких мыслях была острая решимость во что бы то ни стало с завтрашнего дня, прямо с утра, начать совсем новую жизнь – и никаких отклонений! Никаких охот, никаких половецких пещер!
– Вот так разбазаривается в человеке самое главное, – бормотал я вслух. – Вот так предаются идеалы. Каков Сашко?! Ишь придурочком, придурочком, а свою линию гнет! А какая у него линия – пойди разберись!

4

Новый Свет был залит солнцем, когда приехал долгожданный Шаров, настоящий директор интерната. Константин Захарович приехал с женой, племянницей Настей и с собакой Вестой.
Впереди шла Веста, родом из фокстерьеров. Шерсть ее смешно кудлатилась, и глаза весело глядели крупным черносливом. За Вестой шла грузная женщина с двумя сумками – это Раиса Тимофеевна, жена Шарова. За ней шла Настя, племянница, с огромным черным ридикюлем, куда бы запросто вместилось два фокстерьера. Замыкал шествие человек без ничего – это Шаров. Одет он в широченные штаны (несколько пятен на синем бостоне), на нем рубашка шелковая в полоску, без воротника, из тех рубашек, к которым воротники пристегивались, в рукавах рубашка перехвачена металлическими пружинами. Спина у Шарова покатая, руки несколько колесом – от, этого очень хозяйская походка получалась.
И Шаров, и его жена, и племянница, и Веста сразу внесли новую, шумливую струю в жизнь окраины Нового Света – смех пошел по территории: кашляющий (от курения) у Шарова, с прихлопом рук и с покрякиванием у жены, звонкий у Насти и с глупым лаем у Весты, этак лениво пару раз в вышину: ав! ав!
– Куды ж мы заихалы? Костя, не соглашайся! Тут одни бурьяны – глухота такая! – приговаривала Раиса, когда смех кончился.
– Не галдись! – успокаивал Шаров, доставая перцовку из сумки. – Бурьян – это хорошо, хоть будет выпить где.
– Тоби бы тильки выпить! – вытаращила очи Раиса, толкнув мужа в покатую спину.
– Ой, – закричал Шаров. – Чиряк у мене, забула, чи шо? Ну сидайте, хлопци, отметим приезд.
– Ну, что скучаешь, мой родненький? Моего холесенького оставили. – Это Настя ласкала Весту и, обращаясь ко мне, пояснила: – У нас знакомые, ну не знакомые, а отдыхали летом, из Москвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142