Педагоги рассмеялись и в один голос попросили:
– А ну скажите.
Минута была потрясающая. Огонь свечи колыхался и будто усиливал волнение сидящих. Волков нервно постукивал по столу, хмурился, впрочем, довольно доброжелательно, он только что рассказал о своем детстве: «В тридцать седьмом году оборвалось мое прекрасное детство, и я попал в детский дом. Как же меня били по ночам, и воспитатели знали об этом, а все равно поддерживали тех, кто меня бил. Поэтому сейчас, когда я слышу о самоуправлении, меня бросает в дрожь: нельзя доверять безнравственным людям организацию коллектива…» И Смола рассказал о своем трудном взрослении: «Мне в жизни не встретился ни один хороший педагог. Мне было восемь лет, когда погибли мои родители. Я скитался по дорогам войны, просил милостыню, а однажды сорвал в чужом саду два яблока, и деревенские дети спустили на меня собак. Меня терзали собаки до тех пор, пока я не лишился чувств. Подобрала меня старушка Ксения Трофимовна Заборская. Она и стала мне второй матерью. Благодаря ей я закончил школу и физкультурное училище. А в прошлом году она умерла, и я во второй раз осиротел. Я верю в детское самоуправление, и то, что предлагает Попов,- моя давняя мечта…»
Свет колыхающейся свечи обозначил круглое красное лицо Рябова. Он еще не успокоился от возражений Смоле и Волкову: «Я считаю, что дети всегда за дело лупят товарищей. Меня, например, никогда не били. Но я бил. Кого? Ябед, воров, склочников. Мы должны заложить идейные основы, а остальное все приложится…»
Я гляжу на милых, добрых женщин, и они ждут пророчеств этого деревенского мудреца и балагура, и они только что сказали нечто такое, от чего я едва не расплакался. Икарова Светлана Ивановна, это та, у которой бендеровцы дом сожгли вместе с мужем и ребенком, она так светло, так робко, так наивно, точно и не было в ее жизни горя: «А я разделяю мысль Макаренко: разорвитесь на части, но будьте счастливы. Только счастливый человек может воспитывать счастливых людей…» И Лужина Марья Ивановна, прижавшись к Икаровой, добавила: «Я согласна со Светланой Ивановной, а вы как считаете, Владимир Петрович?» И я ответил: «Надо воспитывать правдой. О себе, правдой о государстве, о людях, о детях. Не каждый готов к этой правде. А радостным и просветленным может быть и минор…» Разговор тогда вдруг поднялся на такую прекрасную высоту, о которой я всегда мечтал, и вдруг этот несносный Сашко со своими собаками – он терпеть не мог высоты, может быть чуть показной, впрочем, то, как пошел дальше разговор, как он закончился, как обозначились характеры и ценности, было тоже на своеобразной высоте. А получилось вот что. Сашко глянул вдруг на Рябова и сказал:
– От не обижайтесь, Василий Денисович, но когда вы идете мимо Эльбы, она вся сжимается и ждет от вас какой-то гадости…
Раздался было хохот. Рябов вскипел:
– А вы правы, не люблю я бездомных собак. Я уже договорился в сельсовете отстрелять ничейных кошек и собак. От них одна инфекция.
– Вы уж и меня заодно отстреляйте, – неожиданно для всех сказала Икарова.
Снова пауза и ожидание. Теперь свет свечи выхватывал у спорящих тревожный блеск глаз.
– Александр Иванович, – вдруг весело сказала Лужина, – вы бы лучше нам рассказали, как вам в пятнадцать лет удалось попасть на фронт.
Александр Иванович почесал затылок и сказал улыбаясь:
– А это очень просто. Как узнал, что в армии пилотку и пояс бесплатно дают, так и побежал за взводом.
– И долго бежал? – спросил Волков.
– Километров триста пробежал, пока не сказали: «От черт настырный, от него, наверное, уже не отвяжешься, придется взять». И взяли.
– От надають тоби, Сашко, за такие разговоры, – это Злыдень в дверях показался.
– Не надают, – сказала Икарова. – Александр Иванович – добрая душа.
– Не наша у него доброта, – сказал Рябов. – Собачья. Прав товарищ Злыдень, за такие безыдейные разговоры раньше к стенке ставили…
– А мы и так все тут к стенке поставлены, – рассмеялся Сашко. – И у вас, Василий Денисович, вся спина в мелу…
– А вот, Александр Иванович, как вы считаете, – продолжала спрашивать Лужина, явно чтобы отвлечь присутствующих от вспыхнувшей недоброжелательности, – что самое главное в воспитании?
– Честно сказать? – спросил запальчиво Сашко.
– Конечно.
– Самое главное, чтобы совсем не воспитывать. Ну кто из вас хочет, чтобы его воспитывали?
– Теперь я понимаю вас, Александр Иванович, – сказал Рябов. – Вы сознательно разносите вредную идеологию, проповедуете свободное воспитание и вседозволенность…
– Ну, вы поосторожнее с ярлычками, – это Волков сузил свои черные глаза.
– А что он глупость несет? – закричал Рябов.
– А почему глупость? – вступился я за Майбутнева. – Организовать настоящую жизнь детей по законам труда, справедливости и красоты – это и есть настоящее воспитание. Весь секрет настоящего воспитания состоит в том, что дети живут, а не воспитываются, они должны быть гражданами, а не готовиться к гражданским поступкам…
Рябов под напором большинства замолк. Он замолчал, но не сдался. Мне почему-то было немножко стыдно, и я сказал совсем невпопад:
– А вы знаете, что Василия Денисовича надо поздравить: он козу купил.
– Поздравляем! Поздравляем!
– Ура! Нашего полку прибыло! – так кричали мои коллеги, и этими неожиданными нелепыми криками было прикрыто наше единодушие, будто и снята была неприязнь к Рябову.
– Вы что, товарищи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142