Все ушли, а он с Каменюкой нырнул в подвал, а оттуда его завхоз домой отвел, где Шарова в сон кинуло до самого утра.
Где-то в три часа ночи мы закончили обставлять спальный корпус. Сказали жене Шарова, Раисе Тимофеевне:
– Может быть, Константина Захаровича позвать – пусть посмотрит.
– Ой, хлопци, вин так разволновался. И такой чиряк вскочив у нього на спини. Ще один. Не будить його.
Мы отправились по домам: спать оставалось немного.
Только я уснул, стук в дверь. Слышу сквозь сон – Шаров с мамой моей говорит:
– Вы меня извините, Никитична, Петрович нужен. Галстук, знаете, не могу завязать. Я эти чертовы галстуки сроду не носил, а надо: комиссия приезжает.
Я делаю узел прямо на шее шаровской, обхватываю его голову руками, перегаром обдает меня Шаров стойким, мутит меня от этой стойкости, вижу землистое его лицо, все в точках черных, глаза бегающие впиваются в меня добротой шаровской:
– Ну спасибо, а то я эти чертовы галстуки вязать не научился! Вы меня извините, что так рано, комиссия…
– Ничего, ничего, – отвечаю я улыбаясь.
– Я сроду эти галстуки не носил – не научився завязывать.
– Ничего, ничего, – успокаиваю я Шарова.
– Я вас на улице подожду, – говорит Шаров.
– Здесь посидите, – предлагает мама. – Хотите чаю?
– А я чай сроду не пил, – смеется Шаров. – Я на крылечке подожду.
Я вижу, как Шаров во дворе в мое окошко, как в зеркало, смотрится, и решаю: не удастся мне поспать. Одеваюсь и выхожу, а Шаров мне:
– Пойдем на конюшню, глянем, как Майка там.
«Чтоб ты пропал со своей конюшней!» – думаю я, но иду за Шаровым. Злыдня будим мы, прикорнувшего на соломе.
– Закапувалы? – спрашивает Шаров.
– Закапувалы! – отвечает Злыдень, глаз расширяет лошадиный пальцами и по шерсти Майкиной гладит. А Шаров мне бросает:
– Знаешь, люблю коней, навоз люблю душистый, что-то в этом есть, я тебе прямо могу сказать, утром встану – птички поют, солнышко светит, душа радуется, жить хочется!
– Да, утро прекрасное, – отвечаю я.
– А ну, гукны Волкова! – говорит Шаров Злыдню.
– Так спыть ще, мабуть, – отвечает Злыдень.
– Разбуди його, и пусть идет ко мне.
– На конюшню? – спрашивает Злыдень.
– В кабинет! – отвечает Шаров.
В кабинет Волков входит сонный, галстук кое-как повязан, недовольство застыло на небритой щеке.
– Ты меня извини, Валентин Антонович, что рано пришлось беспокоить, совещание надо собрать, ты дай команду, а мы тут кое-что решим.
– Так и шести нет, – замечает Волков.
– Но мы же на ногах, – повышает голос Шаров. – Ты забыл, что комиссия, приезжает? Штаны поснимают…
Музыкальная душа Волкова никак не обрадована нарисованной перспективой, но Шаров успокаивает:
– Надо, надо, никуда не денешься.
На совещание собирались медленно. Сначала пришла пара Рябовых: он учитель труда, рослый ярославец, решивший навсегда переселиться на украинские земли, купить корову, огород насадить, дом построить, его жена – учительница пения, возражавшая всегда своему мужу по поводу дальнейшей жизни: «Немножко оклемаемся и уедем в город».
Пришел Валерий Кононович Смола, физкультурник и эрудит, тренер по фехтованию, полный антипод Волкова, собранный, крепкий, спортивный, верящий в школы будущего вообще и в безграничные возможности человека в частности.
Смола, с толстенной папкой, сказал мне: «Изучаю систему активизации левого полушария, переписываюсь с известным педагогом и психологом Дятлом – не слыхали?» За его плечом, не выпуская из рук вязальных спиц, улыбалась его жена, о чем-то спорили учительницы – Икарова, Лужина, Светлова.
Робко потоптавшись у порога, пока Шаров не крикнул: «Да проходите же», вошли техработники – Петровна, Ивановна, Манечка, Злыдень.
Шаров поднялся, осмотрел собравшихся и взгляд остановил на Каменюке:
– Все люди как люди, а у тебя, Петро Трифонович, все не так!
– А що таке? – засуетился Каменкжа.
– Сними ты эту чертову тюбетейку!
– От горе мое! – рассмеялся Каменюка. – Та у мэнэ ж чуб сильно велыкий, – сказал он, поглаживая лысину.
– Шляпу могу дать тоби.
– Есть у мэнэ шляпа. Из соломы, правда, но есть.
– Ну вот и одень шляпу, чтоб было видно, в каком учреждении ты работаешь.
Такое вступление взбодрило присутствующих, но Шаров не дал ходу коллективной веселости: некогда было.
– Нет, товарищи, – сказал он, – я не шутки шучу, а действительно надо подумать о внешнем виде каждого. Коллектив у нас собранный, мужество, можно сказать, проявил, а вот внешнего вида нету пока. Ну на кого ты похож, Злыдень! Чи замерз весь? Ну кто летом фуфайку носит?
Злыдень стал оправдываться:
– Да я ж, да я…
– Товарищ Злыдень, – говорил Шаров, – проделал большую работу, но вот во внешнем виде у него недоработка. Товарищи, первое впечатление, какое мы на комиссию произведем, навсегда останется. Людей встречают не по уму, а по одежке. Я вот сам галстук завязал, сроду их не носил, а теперь надо: будущее в наших руках. Поэтому я и хочу, чтобы все мужчины в галстуках были…
– И мэни галстук той? – спохватился Злыдень.
– Всем без исключения,- сказал Шаров.
– А если нэмае? – настаивал Злыдень.
– Купим в сельпо. Есть в сельпо галстуки?
– Есть, – ответил Каменюка.
– Так вот, я вас прошу, товарищ Каменюка, закупить сколько необходимо, а потом, в зарплату, пусть люди деньги вернут. Можно так сделать?
– Можно, а чего ж нельзя, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142