– А ты не брешешь, Сашко?
– Ты што?
– И шо, вин так и сказал: в конюшню?
– Не, он сказал: «Гукны Злыдня и – все в конюшню, выпейте добряче, хлопци».
– Так и сказал: «Выпейте!»?
– Ну а что? Выкидывать жалко. Куда його дивать? Может, Майка зъисть?
– Ты шо? Я зроду цией икры не куштовав.
– Покуштуй! – предложил Сашко.
– А шо ще сказав?
– А сказав, чтоб хлопцив гукнулы. А кого гукнуть, не назвал, ось я и думаю.
– Може, Волкова гукнуть и Каменюку?
– Волкова можно, а вот Каменюку не трэба. Цэй дурень все напортэ. А вот Рубана и Петра Довгополого – это самый раз. Ще кум прийде, Петро с Оверком Карасем.
Через несколько минут в конюшню пришли названные.
– Оцэ закуска! – восхищался однорукий Петро. – Цэ шо, у будущий школи завсегда так будэ?
– А як же? – хозяйничал Сашко, разливая коньяк. – Это же ростки будущего – бачить, петрушка ростэ из этой чертовой икры.
– А я икру пробовал, колы на германьской був. Ось так же повтикала нимчура, а на столи усэ оставили. Попробовав я тией икры – така дрянь.
– И шо у нэй хорошего находять, що такие гроши платять? – сказал Петро, бросая Эльбе кусок хлеба с икрой.
Эльба бережно слизала икру. Подняла голову в ожидании следующей порции, которая тут же последовала.
– А зараз давайте тыхенько крикнемо «ура!», – предложил Сашко вместо тоста.
Шепотом пролетело «ура» и застряло где-то в соломе. Майка топнула ногой. Это Волков пришел.
– А цэй коньяк такой дорогий, что его в глаз закапывать надо, – пояснил Сашко.
– Та шо, це ликарство для Майки? – спросил Злыдень.
– А ты думав, що приказка «очи горилкой залыв» – это просто так? Не, все имеет свой смысл.
Электрический свет горел в самом конце, остальные лампочки выкрутили, чтоб больше тайности было. Майка глазом водила, людской испуг ей передавался, и она уши навострила, жевать сено перестала. А потом все расковалось, тронулось, когда десятая пустая бутылка в ясли была отброшена. Волков со Злыднем пошли цыганочку плясать, а остальные в ладошки прихлопывали, Эльба доедала остатки икры, Павло с кумом Оверком приговаривали:
– Живут же люди, а мы як черти свита билого не бачим.
– Мерси – сказали караси! – отчеканил Сашко, наливая Карасю напиток редкостный.
– И так у вас каждый день? – поинтересовался Карась.
– Ни, ще не каждый, но к тому все идет.
– А можно, хлопци, я родича позову? – сказал кум Яйло.
– Гукай, – сказал Злыдень.
– Чого там, гукай, – протянул Карась. Кум вернулся с человеком в оранжевом костюме. Через несколько минут Яйло расписывал достоинства своего шурина Сени, приехавшего из-под Курска.
– Покажь им главный номер, Сеня! Сеня деликатно пожал плечами:
– Как-то неудобно…
– Та чого там неудобно! – заключил Злыдень.
– Тут уси свои, – поддержал Карась.
– Номер – это хорошо, – добавил Сашко.
– Да как-то сразу – неудобно, – тянул оранжевый человек.
– Та чого там неудобно! – взорвался Злыдень.
– Та уси свои, – повторил Карась.
Сеня дожевал бутерброд, вытащил блокнот и сказал:
– Я вам лучше частушки спою. Только что сочинил, по мотивам вашей стенной печати. Когда я буду у вас окончательно работать, то самодеятельность такую наладим, что всей области станет известно.
Сеня поднялся и запел:

В стенгазете написал
Про Григора Злыдеря.
Он же норму выполняет
В двести двадцать – и не зря!

– А чого – Злыдеря? – возмутился Злыдень.
– А для рифмы, – ответил Сеня.
– А в двести двадцать – чого? Там не двести двадцать написано, – не унимался Злыдень.
– Ты его на сто двадцать семь переведи, так лучше буде, – заметил Сашко.
– Та шо вин тоби, трансформатор, чи шо? – заступился Петро.
– Вот именно, – добавил другой Петро. – Не. Нескладно.
– У меня вначале было лучше, – оправдывался Сеня. – Вот послушайте:

У Григория Злыдёня
Двести двадцать поведенье,
Он работает не зря
К годовщине Октября.

– Фамилия очень сложная, – оправдывался Сеня. – И я решил, что Злыдеря лучше, чем Злыдёня. Как вы считаете, товарищи? А потом, чем жертвовать: правдой или художественностью? Я решил: лучше правдой.
– Это як же? – спросил Петро, ничего не поняв.
– А вот в первом случае – правды нет, зато художественность полная. А во втором – фамилия нарушена, зато идейность высокая. Я вам лучше сейчас про кустарник частушку спою.
– Послушай, Сеня, – не выдержал такого глумления над эстетикой Волков, – дай-ка сюда балалаечку. Можно и мне частушечку спеть?
– А ну, давай, – хором протянуло общество.

Я частушки сочиняю
Про кустарник туевый… –

запел Волков.
Конюшню трясло от смеха.
Волков наблюдал за тем, как смех никак не кончался, а потом пожалел Сеню:
– Ну давай, Сеня, фокус свой главный. Покажи класс.
– Давай, давай, а то поэт ты… – это Злыдень расквитался с Сеней, и все же деликатность Гришкина не позволила бранное слово употребить.
Сеня заулыбался. Бодрости придал голове и телу, изобразил нечто профессионально-фокусническое и лег на спину. Он вставил бутылку в рот и руки распластал. Жидкость бесшумно снижала уровень. Общество затихло. Злыдень разинул рот. Карась нагнулся, чтобы увидеть, чем же там изнутри во рту держит бутылку Сеня.
– Вин ее у горло встрямив. От ракло! – пояснил Карась.
– Багато бачили, а такого ще не бачили, –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142