Чтобы усвоить метод обучения, надо изучить восемьдесят шесть этапов формирования творческих действий. Эти действия делятся на два вида: первый – идеальный, где ученик знакомится с теорией вопроса, а второй – материальный, когда ученик изучает проблему практически.
Шаров наблюдал за Дятлом. Мои глаза встретились с его глазами. И я понял, что мы думаем об одном и том же. Дело в том, что Дятел открыто считал, что он вслед за многими психологами и педагогами мира совершает открытия. Замечу, и Шарову, и мне все чаще попадались люди вроде бы совсем нормальные, но считающие себя гениями. Не талантами или способными людьми, а именно гениями.
Я интересовался, чем объяснить, что их гений не проявился. Ответы были одинаковыми: «Не было условий». Я сочувственно кивал головой. Таких разговоров у Шарова с гениями не было. Шаров не терпел новых открытий. Достаточно старых. Поэтому он говорил: «Демагогия». Нет, сейчас он не назвал выступление Дятла таким словом. Дятел был не прост. Он одним из первых привез весть о проблемном обучении и, ссылаясь на очень большие авторитеты, пытался претворять рекомендованные областными методистами идеи в жизнь. Шаров ждал.
Выступил Волков:
– А не кажется вам, что в докладе товарища Дятла много схоластики? Нам не нужны пустые абстракции. Природа детства требует наглядности. Творческие способности – продукт самодвижения в адекватных детству условиях.
Шаров взревел про себя: «И этого понесло! Все из рук валится, а они про свое». Но уже в выступлении Волкова Шаров увидел ниточку, ухватился за нее и стал думать.
Выступил и Смола против Дятла. Смола отметил как положительное все то, что работало на его, Смолы, установки, и отбросил и подверг критике все, что противоречило его взглядам:
– Одно могу сказать, что Николай Варфоломеевич прав в той части, что нужны серьезные и расчлененно-длительные тренировки. Нужен умственный, физический и нравственный тренаж. Надо выломать тело и дух упражнением. Детский организм пластичен. Возможности его безграничны. И наши успехи подчеркивают, что мы можем и должны управлять развитием детской природы!
– Природа может сурово отомстить за грубое вмешательство, – с места сказала Светлана Ивановна.
– Все то, о чем я говорил, требует огромной бережности в отношении к личности ребенка, – ответил Дятел.
– Для вас тот же Слава Деревянко просто объект. Средство для достижения ваших целей! – кричал Волков. – Это авторитарная линия, которую не признает научная педагогика.
– Ничего подобного! – прокричал Дятел, и его лицо свела злобная судорога. – Я за гуманистическую направленность воспитания. Я за личность, вооруженную всем арсеналом средств!
– Да вам и дела нет до личности! Вы понятия не имеете о том, что сейчас происходит с тем же Славой Деревянко! Вам бы напичкать его своими нелепыми абстракциями!
В комнате запахло скандалом, и Шаров, как и всегда в критические минуты, сориентировался мгновенно. Он сказал примирительно, что наука нужна, но и о ребенке нельзя забывать. Он сказал, что у него в столе лежит письмо от матери Славы Деревянко, которая сейчас находится в больнице и пишет оттуда: «Дорогой товарищ директор, я лежу в нервном отделении и дышу кислородной подушкой. Пока я не умерла, пришлите мне моего сына, Славу Деревянко… Высылаю на дорогу пять рублей, а больше у меня нету. Очень прошу вас пособить мне увидеть перед смертью мое дитя».
Шаров вызвал нужных людей, дал задание подготовить все необходимое для свидания сына с матерью. А.Слава не пожелал ехать к матери. Шаров собрал новое собрание.
– Нельзя допускать насилие над человеком, – сказал Волков.
– Обязанности и долг прежде всего, – ответил Смола.
– Надо увидеть логическую связь между побудительными силами и теми настоящими потребностями, которые определяют систему мотивов ребенка, – начал было совершать свои психологические виражи Дятел, но Шаров его перебил:
– Хватит!
На это совещание не зря пригласил Шаров и Каменюку, и Злыдня, и Петровну. Они-то и решили спор.
– Ридна маты, а он не желает ехать. Та кто он такой? Подлец, як що отак разговаривает, – это Каменюка вскипел.
– Хворостину бы да надавать як следует, – это Злыдень.
– Бить, конечно, не надо. Всегда успеется, – сказала Петровна. – А вот пристыдить його як слид, а потом шоб вин сам поихав – это треба зробить. Шаров принял решение:
– Послушал я вас. Очень грамотные вы, товарищи, вот и Валентин Антонович, и Николай Варфоломеевич, и Валерий Кононович. А человеческого у вас мало. Сердца нет. У товарища Каменюки есть сердце, и у товарища Злыдня, и у Петровны сердце есть. Кому нужна наука, если она против сердца! – Шаров махнул рукой и пошел, понимая отлично, что оскорбил присутствующих педагогов.
За ним встали Каменюка, Злыдень и Петровна и, не глядя в глаза никому, понуро вышли из кабинета. А мне захотелось во что бы то ни стало увидеть Славу Деревянко. А его нигде не было.

18

Началось все с того момента, когда что-то внутри у Шарова заметалось и он смекнул, что изобилие, на создание которого он сил не жалел, может вдруг вовсе не понадобиться. Что-то, как показалось Шарову, появилось в школе будущего совсем неуправляемое, что шло от разного голодраного зубоскальства, наукообразия и общей вольности. Два факта окончательно взорвали Шарова. Первый был связан с жалобой на нашу школу двух методистов. Они писали, что в новосветской школе слишком много внимания уделяется личности, отчего страдает коллективное воспитание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142