— Есть обстоятельства, а есть — человек! — вдруг вырвалась у нее запомнившаяся откуда-то странная фраза, и она бросила телефон.
Подумать только, что главное, чем он ей понравился, была его мужская решительность! И куда же она делась, как только настал момент её проявлять? И отчего всегда те мужчины, которых мы по-женски спешим пожалеть, так стремительно обретают самоуверенность и из трогательных страдальцев становятся неприступными и недоступными? И отчего она такая невезучая — или её мужик недостаточно любит (например, Вадим), или сам недостаточно ей нравится (например, Максим), или просто совсем ей не подходит, (имя им — легион), а уж когда наконец найдется редкий такой, который и ей нравится, и она ему, и все у них складывается хорошо, так обязательно вмешаются «обстоятельства». Почему человек никогда не сильнее своих обстоятельств? И как долго их может принимать во внимание суд?
Прошло две недели. Газета день за днем, уже без прежнего энтузиазма, перемалывала очередные возобновления и срывы мирных переговоров, а Мура вяло изыскивала сюжеты для своих заметок. Стояли уже короткие, но все еще очень жаркие дни конца сентября. Довольная Александра вернулась с Кипра в платье от Диан фон Фюрстенберг и туфлях Прада из дьюти-фри, осмотрела все приобретенное Муркой в Лас-Вегасе и снисходительно одобрила. Мура ей сказала, что все прошло замечательно: ее приняли, развлекали, возили. Александра по своему опыту знала, что предложения руки и сердца в таких случаях не делаются, и Мурка не хотела выглядеть перед ней смешно из-за того, что восприняла всё так всерьез.
Двадцать первого сентября в Иерусалиме начались уличные бои. Беспорядки в городе бывали уже не раз, и Мурка привыкла в такие дни на автобусах не ездить, а в Восточном Иерусалиме не гуляла уж лет пятнадцать, исключая прогулку с Сергеем. И, как все иерусалимцы, она давно привыкла, что где-то совсем рядом, на границе с палестинской автономией, у самого Гило, случаются перестрелки, и тогда туда направляются танки, но это мало сказывалось на обычной жизни горожан. Так и должно быть, для того армия и концентрируется на границах с Палестинской Автономией, чтобы в самом Израиле люди могли жить спокойно, но на этот раз это были не просто беспорядки. В первые же дни были убитые и сотни раненых, в основном среди палестинцев, и сразу стало ясно, что это серьезные столкновения, неизбежные после окончательного провала кемп-дэвидских переговоров. Палестинские демонстрации и акты террора шли друг за другом. Обычная жизнь в Иерусалиме прекратилась, а в прессе воцарилась атмосфера военного положения.
Такое Мурка помнила во время войны в Персидском заливе, когда Саддам Хуссейн обстреливал Тель-Авив. Но тогда было легче. То есть, конечно, Мурке и 9 лет назад не очень-то нравилось сидеть в противогазе в комнате, наглухо залепленной целлофаном, как потом оказалось, совершенно бесполезным, слышать вой сирен и воображать, что на нее летит снаряд с циклоном Би, но от Саддама Хусейна никто ничего хорошего не ожидал, и Америка на тот момент уже строго с ним разбиралась. А теперь было ощущение краха всех надежд, ощущение измены и неблагодарности.
Мура допоздна засиживалась в редакции, превратившейся в нечто вроде штаба. Журналистами владело волнение и возбуждение. Люди собирались кучками, курили, читали приходившие одно за другим сообщения, обсуждали их; телевизор и радио не выключались. Всем было ясно, что шанс или опасность дальнейших мирных соглашений утерян, и народ сплотился, несмотря на разочарование левых и «говорили мы вам» правых. Самой Муре удивительным образом полегчало оттого, что от безнадежности личных проблем ее отвлекли несчастья, общие для всей нации. Но одновременно с этим ей вдруг стало очевидно, что эти беспорядки — это больше, чем очередной виток трудностей на пути к разрешению всех политических проблем Израиля. Ей показалось, что для этой страны все потеряно, и будущее здесь совершенно безнадежно. Что большинство израильтян, отчаянно хотевших верить в вероятность полюбовного разрешения конфликта, в возможность нормальной хорошей человеческой жизни, предавались наивным иллюзиям. Арабы ни на минуту не примирялись с нарывом сионистского государства на Ближнем Востоке, и никогда, никогда не наступит спокойствие. Доживут до хорошей жизни минчане, разрешат свои конфликты армяне и азербайджанцы, примирятся когда-нибудь русские с чеченцами, но между евреями и арабами не суждено наступить спокойствию, здесь борьба идет не на жизнь, а на смерть. То, что раньше было родиной, с которой связаны все воспоминания юности, где знаком каждый город, каждый перекресток, каждое шоссе, все это вдруг показалось просто плохим местом жительства. За себя лично она боялась не больше нормального, но после взлета надежд всех последних лет тем горче и больнее было наступившее разочарование и полная безнадежность.
Каждый день приносил новые тревожные сообщения: столкновения израильских арабов с полицией в Яффе, Хайфе и Назарете, разрушения и бои вокруг святых для евреев мест, обстрел Иерусалимского района Гило, неблагодарный «Эр Франс» (вспомним «Энтеббе»!) сокращает небезопасные полеты в Израиль, ООН принимает подлые антиизраильские резолюции… Ситуация обрела название: «Интифада Аль Кудс». Мурку преследовала картина бакинского кладбища с заготовленными, еще пустыми могилами.
В один из вечеров, входя в дом, она услышала звонок.
— Алё? — ей мало кто звонил теперь на домашний телефон.
— Мура?
— Да? — глоток воздуха. Это был Сергей.
— Мурочка, пожалуйста, возвращайся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113