Анюта налила стопочку и поставила, без закуски, безо всего. Глотнул.
— Где твои дружки?
— Не знаю, ты последний видел.
— Выходит, и спрашивать не с кого?
— А че спросить-то хотел? — Зойка быстро хмелела.
— Так, — Паша и сам не знал.
— Как бабка? — наскочила опять.
— У бабки любовь, — ответил нехотя и снова попросил выпить.
— С к-е-м?!
— С одним бессмертным уродом.
— Меньшего и слышать не хочу! А про урода? у вас все уроды. Анька, налей!
Прихваченное со всех сторон, тяжелое сердце.
Откуда начинается пьянка? Паша вдруг узнал: от окна, справа, где Анютины образа, и Бог в золотом нимбе, уже навеселе. Нелегко, наверное, с тем справиться, кто выпивкой с утра дорожит. Как это они его убивают? Анюта, конечно, верной Личардой у Зойкиных ног вьется; а та, разнеженная заласканная, белую одуванчиковую Анютину головку легонько направляет, да Бога зовет; пьяный, на все согласен. Дальше и думать не хотел, только чувствовал, закипает злость: не он Бог, не его зовут, не он соглашается, не его убивают…
Встал и сам разлил по стаканам.
— А у тебя как?
Зойка засмеялась.
— Я что? отмыла, да зажила; помнишь, говорила, ты мясник? Много от тебя не ждала и на том спасибо. Трудно не быть Богом? Больно стараешься им не стать, все силы на это уходят, боишься что ли?
Паша растерялся.
— Почему тогда не вернулся, я два дня одна просидела у бутылки, пока соседи не прибежали.
— Леонид сказал…
— Леонид, — пьяно передразнила Зойка, — что тебе Леонид! А другое сказал, тоже послушал бы?
— Зачем тебе это надо было? — заорал Паша.
— Не твое дело. Всегда, как хочу — так и будет. Кто мне судья? Твое дело — со мной после этого выпить, а ты сбежал.
Паша понимал, Зойка взвинчивает его, заманивает куда-то, но куда? Выходило, сбежал. Он разозлился.
— На такое дело толкнула… ради тебя…
— На какое такое? — Зойка ударила стаканом по столу. Анюта прибрала в тарелку раскиданные бутерброды, огурцы, смахнула скатерть и вышла из кухни.
— Хныкать приехал? во сне снятся? "Я за любовь что угодно, куда покажешь…", что ж получается? награды ждешь? вот твоя награда! — швырнула полным стаканом.
Паша увернулся. Стакан въехал в стену.
— Приговор себе подписал до нашего знакомства. У тебя на роду написано быть мясником! Одну только секундочку рядом с Богом встал, да и то..! Я тебя в ту секунду любила и ждала, как ждут с войны.
— Зойка, — Паша не выдержал и заслезился, — все не так…
Цветы на стенах расплылись.
— Так я и знала, этого только не хватало! Пей и убирайся! — Зойка, прямо богиня… Паша не мог отвести глаз и все думал: как встать, если прибило на стуле…
Тот все-таки встал, — он ли? выпил, как первую, не закусил, — он ли? Спокойно — к выходу — кто этот человек?
В кухне, во всем доме — тишина.
У двери нарочно оступился, чуть не упал, сунул руку под половицу; так и есть, никто и не знал, а Леонид, видать, все предусмотрел; осторожно вынул пистолет, поставил на взвод, накрыл курткой и опять в кухню.
Теперь-то точно он, Пашка!
— Чего? — Зойка гордо свела брови.
— Так, самую малость.
Не целясь, выстрелил сквозь пуховый рукав. Зойка постояла — и упала навзничь. Пуля вошла в лоб, посередке.
На грохот выстрела из-под стола вылезла красивая гладкая кошка, понюхала хозяйку и отошла. Выглянула восхищенная Анюта, замерла, рот открыла…
— Впервые стрелял, удачно, — Паша судорожно притянул Анюту к себе. Только этого и ждала.
Они улеглись рядом с Зойкой.
Анюта нежилась, словно дитя, высоко закинув худые коленки.
— Ебусь, ебусь с убийцей, наконец-то!
Еще поеблись.
— И ты убил ее. Молодцом! Каждый мужчина должен убить женщину!
Анюта опять принялась ласкаться и вдруг закричала.
— Еби Зойку, скорее, она уходит в смерть!
Паша охуел окончательно. Все происходило словно в жутком забытьи. Обвился Зойкиными руками, сильно ударил позвоночником об пол — хрустнули бедра, раздвинулись мертвые ноги — ввел член. Влажно, может кровь… или роса.
— Это лунное тело, не бойся, оно только-только восходит, — Анюта задыхалась. Паша закрыл глаза и задергался быстрее.
— Еще, еще, — Анюта совсем обезумела, теребя и подгоняя. Кончили одновременно.
— Твой ребенок родится свободным! — лизнула член.
— Какой такой ребенок? — плохо соображал Паша.
— Только мертвые беременеют свободными детьми. Ребенок и от тебя будет свободен. Ты встретишься с ним только… там.
Анюта тряслась, словно уже наступило похмелье.
До вечера Паша плакал и гладил Зойку, целовал губы, грудь; попытался еще сунуться, но мгновенно отвердели кости, и обнажился зверский оскал…
Анюта прибирала по дому: мыла, скоблила, собирала в дорогу, самое необходимое. Паша привычно разделывал тело. Кинул рыхлое Зойкино сердце в банку; с собой взять, на память. Мелко порезал мягкого мясца кошке — через день сбежит. Выгнал Анюту кормить бездомных собак. Прошелся по комнатам, все на месте, аккуратно; на столе под стопкой книг — листок, уголок пожелтел от солнца. Кровь бросилась в голову, и гулко забилось сердце. Паша, как завороженный, читал.
Что есть мужчина? Это Огонь и Дух! Что есть современный мужчина? Это отсутствие огня и духа! Вы — маленькая тень того, кто давно покинул вас, оставив из жалости или в память, как должно быть, впечатляющий отросток. Лучше бы вы потеряли его в сражении при Аустерлице. Вы суете хуй в пизду, жопу, рот, с удовольствием возите им в ложбинке между сиськами и в сгибе колена, прижимаете к соскам и щупаете в брюках — вы упрямы, вы настойчиво тревожите мою детскую мечту о героях, крестовых походах, страсти и кровоточащих ранах, желании жить и умереть во имя любви. Вы называете хуй фаллосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48