Зря Хмырь про эти брусья вспомнил. У Клавы после этого вдруг испортилось такое хорошее настроение. Брусья в новой школе были необыкновенно красивые — с лакированными перекладинами и хромированными блестящими винтами, в которых можно было увидеть свое лицо — совершенно худое, с впавшими щеками и глазами навыкате. Залезть на брусья физрук Клавке еще ни разу не позволил, отсылая приседать в дальний угол зала.
* * *
Клава никогда не думала, что жизнь может перемениться в один день. Это надо же, сунула кому-то в рыло — и вдруг все разворачивается перед тобой, как на скатерти самобранке! Теперь она засыпала совершенно счастливая из-за того, что у нее есть Хиля. А утром надо было только прибрать волосья, покидать тетрадки в портфель и, наскоро позавтракав, мчаться к подружке. После школы они с Хилей еще ходили в хоровой и рисовальный кружки. Правда, рисовала Клавка плохо и посещала кружок только ради Хили, которая теперь наоборот все рисовала и рисовала. Она изрисовала даже обои в квартире, за что ей влетело от ихней бабки. Бабушка очень просила Клаву проследить, чтобы Хиля больше не рисовала в тетрадках, учебниках и дневнике. Но Клаве очень нравились Хилины рисунки, она обижалась на учительницу рисования, когда та только укоризненно вздыхала, если, вместо невзрачной восковой груши, Хиля, по доброте душевной, рисовала ей невиданные райские плоды. Клава стащила у мамки старые журналы «Огонек» и выдергала из них все цветные картинки для Хили. Таких картинок у них собрался уже целый ящик, и они подолгу рассматривали его вдвоем перед школкой. Особенно Клава любила смотреть на грустную, заплаканную царевну Лебедь с синяком под правым глазом. Лебедь была нарисована еще до встречи с царевичем, поэтому ей здорово доставалось тогда от коршуна. Она была до ужаса похожа на Хильку. И как-то на природоведении Клава даже сама попробовала нарисовать Хилю в перьях. Творчество так захватило ее, что она даже не заметила, как между ними просунулся с задней парты Хмырь. Да он у них теперь все время подглядывал и списывал Клавин вариант на контрольных.
— Клавка! Чо это, а? А чо это Хилька в короне? — заинтриговано зашептал он. Сюрприза не получилось. Хиля тут же сунулась к Клаве в тот момент, когда у нее еще не были пририсованы крылья и месяц под косой. Клава испугалась, что Хилька обидится, но она вдруг громко, на весь класс рассмеялась. Ребята замерли, и даже их училка с удивлением уставилась на девочек, впервые услыхав счастливый, заливистый Хилин смех.
А на седьмое ноября они с Хилькой выступали с хором перед ветеранами третьей жилконторы и на «бис» спели вдвоем «По Дону гуляет казак молодой». За это их сфотографировали в пионерских галстуках у переходящего знамени района, а фото пропечатали в городской газете «Гудок Октября». Хотя большую часть фотографии заняла Клава, Хилина бабка все равно вырезала ее из газеты и вставила в рамку под стекло, где у нее было множество маленьких довоенных фото других Хилиных родственников из Бердичева. Клавке было не жалко вырезки, потому что у нее теперь над кроватью висел Хилин рисунок, где на лавке среди яркой летней зелени сидели две девочки: одна худая, обутая в большие ботинки, как Хиля, а другая — по-взрослому крупная, с толстой пшеничной косой. Под рисунком Хиля сделала надпись в стихах: «Мы сидим на лавочке, я и моя Клавочка.»
* * *
Сколько раз потом, годы спустя, Клава не задумывалась о счастье, это счастье всегда рисовалось у нее в воображении яркими Хилиными красками, хотя, вроде, все дни, что они были вместе, выпали, как на грех, на пасмурную неласковую осень и мозглую раннюю зиму. Но если бы Клавку подняли среди ночи и спросили бы о самом счастливом дне жизни, она бы не задумываясь сказала: «Тридцатое декабря одна тысяча девятьсот семидесятого года, среда.» Они тогда с Хилей ездили перед Новым годом к бабке в деревню за картошкой и салом, потому что мамке было некогда. Вторую четверть Клава закончила совсем без троек. Под конец ноября уроки она уже учила самостоятельно, с удовлетворением сверяя свои ответы с Хилей. Впервые и у Хили вышла четверка по труду, потому что Клава взяла ее под крыло при шитье фартуков и вышивании салфеток гладью. Вот только с физической культурой у Хильки по прежнему было слабовато, поэтому Клава и решила в тот день устроить пеший поход от поселка до родной деревни. А с Клавой Хиля была готова топать куда угодно, с ней она теперь ничего уже не боялась. До поселка они ехали в переполненном рейсовом автобусе, а до деревни так и шли с песнями шесть километров. Хиля громко восхищалась природой, а Клавка все переживала, что одежка у Хильки хлипковатая, того и гляди, что на этой природе простуду схватит. Она навялила сверху многострадального пальто подружки свою пуховую шаль, так что Хиля ни капельки не замерзла.
Из сарая с коровой Зорькой и овечками Клавка с бабкой вытащили Хилю уже в самую темень, когда в небе сияло множество звезд, и с Хили упала шапка, когда она принялась искать Большую медведицу. Бабка с опаской сказала, что в их местах медведиц лучше зимой не искать, не приведи Господи. А то вот выйдут сами голодные из лесу, так сами их и найдут, если им Зорьки не хватит. Потом, когда Хиля, намаявшись, спала без задних ног на атаманке в горнице, Клавка с бабкой сидели у керосинки и говорили про жизнь.
— Клав, это что за имя такое странное — Хиля? Они не из татар, случаем, будут? Уж шибко она черноголовая по нашим местам.
— Не-е, бабань. Хиля — еврейка, Рахиль по-ихнему. Хорошая девка, в математике мне помогает. Да по всей учебе меня подтянула. Мы же тут почти не учились, все на уборке да посевной вкалывали, а Хилька у меня все пробелы ликвидировала!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15