Над всем царил зловонный возбуждающий запах дуриана, ибо был сезон дуриана. Нэбби Адамс однажды был на обеде, где подавали дуриан. Все равно, вспоминал он, что есть сладкое клубничное бланманже в уборной. Алладад-хан ехал медленно.– Хорошие тормоза, – сказал он, спокойно глядя, как непострадавший ребенок ползет назад играть в муссонной дренажной канаве. Проехали Королевский кинотеатр с огромным рекламным щитом тамильского фильма – загогулины и кружки высотой в три фута, толстое женское искаженное страхом лицо. Проехали – с сожалением – пивной сад Конг-Хуа. Скоро подъехали к кабаре «Парадиз» – слабые огни, хриплая пластинка, управляющий в вечернем костюме – шорты и майка, – стоял с сигарой, слабо виднеясь в дверях с занавеской.– Ачча, – сказал Нэбби Адамс. – Туда пойдем.– У нас денег нету.– Ачча. Краббе заплатит.Краббе заплатит. Краббе сидел в тени за столиком с Рахимой. Пили они на двоих бутылку теплого пива «Якорь». Прелестное личико Рахимы пряталось в тени, прелестное тельце Рахимы пряталось сегодня в свободной шелковой пижаме, сама Рахима застыла, замкнулась, однако еще не смирилась. Краббе медленно говорил по-малайски сквозь пластинку, резкими благочинными потами излагавшую в ритме самбы религиозные принципы – «Рукун Ислам». Если ты не избегнешь сетей обольщенья,Днем и ночью Аллаху не будешь молиться,Поздно будет тебе ждать прощенья,Придется в Аду поселиться. Пластинка сменилась. Краббе слабо продолжал па одной ноте:– Маалум-ла, возникли проблемы. Люди болтают. Меня могут с работы уволить.– Можно уехать отсюда, жить вместе. Можно в Пинанг поехать. Вы умеете на пианино играть, я там могу танцевать. Вместе можем зарабатывать три сотни долларов в месяц.– Но дело в моей жене.– Можете ислам принять. Разрешено четыре жены. Только и двух хватит.– Но так не пойдет. Я не могу потерять нынешнюю работу. Тогда мне конец.– Вы от меня хотите избавиться, как мой муж Рахман.– Но проблемы очень серьезные. И я тебе больше денег давать не могу. Становлюсь бедняком.Она ничего не сказала. Краббе мрачно выпил пива. Пластинка «Семь месяцев одиночества» заедала и верещала, как попугай: «семь ме семь ме семь ме». Рахима пошла ее сменить. Вернулась, обхватила его большие белые руки своими маленькими коричневыми.– Деньги – это не важно. Не бросайте меня. Если люди болтают, их дело. Тида'ana. Краббе услышал тяжелые шаги, поднял голову, с каким-то облегчением увидел приближавшегося огромного мужчину, за которым следовал усатый индус в белой рубашке и в черных штанах. Они подошли к столику.– Надеюсь, я не помешал, мистер Краббе. – Голос низкий, склонный к сильному утреннему кашлю. В свете лампы вырисовались черты огромного желто-коричневого лица.– Добрый вечер, мем-сахиб. – Алладад-хан поклонился, гордясь своим английским.– Не валяй дурака, черт возьми, – грубо одернул его Нэбби Адамс. – Прошу прощения, мистер Краббе. Ему моча в голову ударила, вот в чем беда. Ничего не видит. Не возражаете, если я к вам на минуточку присоединюсь? – Сел на крошечный стул, словно отец за кукольный, накрытый к чаю стол. Алладад-хан тоже сел, с изумлением видя, что с мистером Краббе, прячась в тени, сидит не жена, а какая-то женщина. И рассердился на Краббе, способного на подобный обман, па такую измену, когда у него есть золотоволосая голубоглазая женщина-богиня, ждет дома, верит, любит.– Дуа бопгол лаги, Рахима, – сказал Краббе. Рахима покорно пошла принести еще пива.– Только не из холодильника, – предупредил Нэбби Адамс. – Скажите ей.– Тут все теплое, – сказал Краббе.– Помните, вы говорили, что хотите машину? – начал Нэбби Адамс. – У меня тут машина для вас стоит, жутко дешевая. «Абеляр» пятьдесят второго. Всего две тысячи.– Миль?– Долларов.– Чья она?– Плантатора, который домой едет. Уиверса.– Риверса?– Точно. Уиверс тот, кого надо убить.– Что вы с ней делаете, если она принадлежит Риверсу?– Ну, смотрите. – Нэбби Адамс придвинулся ближе, доверительно демонстрируя огромные лошадиные зубы, коричневые, черные, сломанные. – Понимаете, он хотел две пятьсот, и я бы не сказал, будто она того не стоит. Но, видите ли, мы вон с ним, – повел он плечом в сторону Алладад-хана, спокойного, разглаживавшего усы, – немножечко поработали, так что я говорю, будто то не в порядке, да сё не в порядке, поэтому он говорит, две тысячи. Регистрация и страховка до конца года.– Поработали? Для меня?– Для нас с вами, – уточнил Нэбби Адамс. – Я заключу с вами сделку. Давайте мне эту машину, скажем, дважды в месяц, а я вам ее буду обслуживать. Техобслуживание и масло. Бензин устроить не могу. Слишком рискованно. Но все прочее.Вернулась Рахима с пивом. Нэбби Адамс сказал:– Ваше здоровье, мистер Краббе. Ваше здоровье, мисс…Алладад-хан сказал:– Шукрия, сахиб, – и жадно выпил.– Зачем она вам дважды в месяц? – спросил Краббе.– Чтоб ездить в Мелавас без эскорта. Я, как, наверно, и вы, люблю время от времени выпить бутылку, да нельзя останавливаться, когда этот самый эскорт глядит, как заходишь в кедай. Я, как и вы, не люблю, когда про мои дела слишком много известно.– Да, – сказал Краббе. – Давайте машину попробуем.– Никакой спешки, – сказал Нэбби Адамс. – Еще по бутылке.– Шукрия, сахиб, – сказал Алладад-хан.Нэбби Адамс страстно набросился на него на урду.– Никто, насколько мне известно, не приглашал тебя тут весь вечер сидеть, выпивать за чужой счет. С тебя на один вечер более чем достаточно, Одурел уже. – И повернулся к Краббе. – Выше себя занесся. Вдобавок выпивку его религия запрещает.Выпили еще бутылку. Нэбби Адамс оглядел танцзал, пустой, за исключением их собственной компании и пары жирных бизнесменов-китайцев в мятом белом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60