– О, господи, – только и смог вымолвить Редж.
– Я учу дядю Бориса валлийскому. Чтоб развлечь его как-нибудь.
Дед Борис был древний, как сам Господь Бог, с седыми немытыми волосами и нечесаной, пожелтевшей от табака патриаршей бородой. Он сидел, раскачиваясь в качалке, и одобрительно разглядывал внучатого племянника.
– Rydw i'n edrych yn well, on'd ydw i?
– Ydych, yn wir, – ответила Людмила. – Реджинальд не говорит по-валлийски. Говори с ним по-русски.
– Как на фотографиях, что ты мне показывала. Похож, – сказал старик. – А где остальные дети?
– Как поживают твои брат и сестра? – спросила Людмила.
– Дэн торгует рыбой, а Беатрикс по-прежнему работает в Министерстве иностранных дел. Спроси лучше, как я здесь очутился, – сказал Редж, с некоторым опозданием целуя мать.
Она успела немного оправиться от неожиданного визита и оживилась.
– Присаживайся, – сказала Людмила, – Что это ты привез?
– Настоящий английский чай, – ответил Редж и вынул из кармана плаща, брошенного на стул, жестянку.
– Смотри, дядя, английский чай. Побалуемся сегодня.
– И вещички на нем неплохие, английские, – отметил старик.
– Ничего особенного, – ответил Редж, – «Маркс и Спенсер».
– Маркс? При чем тут Маркс?
Редж сел к столу.
– Я здесь, что называется, в порядке культурного обмена. Сначала московское «Динамо» учило нас играть в футбол, а Большой театр – танцевать. Теперь я здесь с симфоническим оркестром Южного Уэльса и хоровым обществом Гламоргана. Это, конечно, не первоклассные ансамбли, но мы не собираемся развеивать советскую иллюзию о превосходстве их искусства над западным. Я приехал в качестве мужа одной из оркестранток и переводчика. Мы уже дали концерт в Большом зале Московской консерватории. Сам товарищ Сталин присутствовал. Следующий концерт здесь, в Ленинградской филармонии.
– Товарищ Сталин, – с благоговением произнес старик. – Неужели товарищ Сталин говорил с тобой?
– Он говорил со всей аудиторией. Встал, веско произнес: «Музыка – массам» – и сделал вот так. – Редж повернул левую ладонь большим пальцем вниз. – Мне показалось, этот жест означал, что нашу музыку массам слушать не следует. Сам он, правда, обратил внимание на симпатичную музыкантшу, исполнявшую главную партию ударных. Ему понравилось, как она звенела колокольчиками в «Картинках с выставки» Мусоргского. Ты, мама, конечно, догадываешься, о ком я.
– Евреечка, жена твоя. Где она сейчас?
– В «Астории», спит. Путешествие из Москвы оказалось довольно утомительным.
– А как Беатрикс поживает со своим евреем?
– Не нравится мне твой антисемитизм, мать. Боюсь, возвращение на историческую родину его усугубило. Как ты сама?
Вместо ответа Людмила отправилась на кухню заваривать чай. Она по-прежнему была хороша поздней зрелой красотой. В весе со времен Уэльса не убавила. Полные стройные ноги обуты в старые шлепанцы, пышные седеющие волосы убраны в небрежный пучок на затылке. Даже выцветший синий в цветочек халат не портил общего впечатления. Вернувшись, она сказала:
– Тебе этого не понять. Здесь мой дом.
– Еды достаточно?
– Скоро будет лучше. С едой здесь всегда было туго.
– Не скучаешь без нас?
– Надеюсь, что у Дэна все хорошо, а вы с Беатрикс всегда были непутевые, как говорил ваш бедный отец.
– А мы без тебя скучаем.
– Мне надо здесь присматривать за дядей Борей.
Когда она ушла в кухню, старик сказал:
– Славная она девочка. А мне уж недолго осталось.
Он вынул из кармана плаща мятую пачку папирос «Тройка» и прикурил от спички, чиркнув ею о задубевший ноготь.
– Эти папиросы вас погубят.
– Мокрота от них легче отходит, – закашлявшись, сказал Борис. – Лучше эту дрянь отхаркать, чем внутри копить.
– Поговаривают, что нашего короля сгубит курение.
– Все равно, эта гадость убивает не так быстро, как революция. Лучше уж от папирос помереть. На мой век хватило с избытком. В блокаду мы тараканов ели – как видишь, выжил.
– Многим не довелось выжить.
– Не довелось… Она снова замуж выйдет.
– Простите, я не понял?
– Мать ваша снова замуж выйдет. Она еще не старуха. Встречается с одним мужчиной, Григорием зовут. Она вдова, и он вдовец. Шеф-повар в «Метрополе».
– Опять повар. Невысоко она метит. У вас же в семье большой человек есть.
– Больших людей теперь не осталось. Всех больших людей в революцию убрали, ради этого ее и устроили. Ты, наверно, Юрочку имеешь в виду. Он в Москве и вечно занят.
Редж не стал рассказывать деду, что Юрий Петрович Шульгин находится в Ленинграде, но задерживаться здесь, да и вообще в Советском Союзе, не собирается. Редж затеял дело, в котором не признался бы даже матери. Она внесла в комнату самовар и блюдо с зефиром ее собственного изготовления. Стаканы с выгравированными на них серафимами уже стояли на столе.
– Дай тебе бог здоровья, ангел ты мой, – сказал старик.
Когда Беатрикс Джонс приехала в Гилверн навестить брата, на ней были темные очки, хотя для Южного Уэльса солнце – редкость, особенно в конце зимы. Она слегка прихрамывала, но была, как всегда, подтянута и элегантна, в серо-синем костюме, чулках с бронзовым отливом и белой норковой шубке, купленной нa деньги свекра. Довольный тем, что сын женился не на шиксе, а на представительнице великой расы, он не скупился на подарки и чеки. Редж сидел на кухне и читал «Дон Кихота» в подлиннике. У раковины мыла посуду девушка, напевая «Ревнивое сердце, не бейся».
– Что, опять тебе досталось? – взглянув на сестру, спросил Редж.
– Даже больше, чем раньше. Сейчас-то почти прошло. – Она на секунду сняла темные очки, показав синяк под глазом. – Он стал очень нервным и агрессивным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126