На пристани, превращенной в бивуак, многих пришлось приводить в чувство нашатырем и пивом, прежде чем они могли двинуться дальше.
В Боландз-Милл в казарме добровольцев бывший учитель арифметики с испанской фамилией (все, что осталось от Великой армады) просвещал своих подчиненных, как овладеть пронзенным, но еще живым сердцем многострадального ирландского народа. Измотанные качкой британские солдаты маршировали под аккомпанемент канонерок, обстреливавших Сэквилл-стрит. Прямо по курсу горело здание почтамта. Некоторые повстанцы прятались в кустах бульвара Стефана. Из разбитых окон отеля «Шелбурн» раздавались винтовочные выстрелы. Полоумная, в отрепьях, старуха у плюющего стеклом водостока осыпала бранью Кромвеля. А ну, посторонись, мамаша! С Граф-тон-стрит выбежал отряд легковооруженной пехоты. Эхо выстрелов гулко разносилось по улицам. Потревоженный селезень снялся с пруда в городском парке, когда половина взвода во главе с лейтенантом Хоскинсом вошла туда, перешагивая через тела убитых, на губах которых застыли предсмертные проклятья. Рядовой Джонс 86-й ощутил внезапный оглушительный удар в ключицу и увидел, что левая часть его гимнастерки стала красной. Он свалился на скамейку, уверенный, что его ключица разлетелась вдребезги, а мимо него гнали, тащили и несли волосатых капустников.
Людмила добралась до статьи «Ванкувер Джордж (1757–1798), английский мореплаватель». Рядовой Джонс с рукою в гипсе помогал ей накрывать на стол.
– Ewch chi allan i'r ardd i ddarllen neu ewch yn цl i'r gwely i gysgu, – сказала Людмила. – Gadewch y cyfan ifi.
Ну и дела, Господи. Он пошел в сад, который она привела в относительный порядок и посадила там гвоздики, почитать «Стар оф Гвент», где перечислялись имена соотечественников, погибших при Сомме. «Дейли мейл» поздравляла австралийцев со взятием Позьера. А он – в своем саду, ключица потихоньку заживает. Людмилу раздувает от английских и валлийских словечек и бесполезных сведений из этой старой, как бишь ее, энциклы, купленной отцом у разносчика в Сиднее, – лучше бы забеременела. Уж вроде пора. Ему стало любопытно, что за дети у них пойдут. Впрочем, что там гадать, плоть от плоти. Вот, скажем, эта бабочка с шоколадными крылышками в оранжевых и желтых крапинках не думает о продолжении жизни; а сколько раз он мог умереть, даже не понюхав вражеского пороха и не оставив потомства. В госпитале один разжалованный в рядовые капрал, образованный парень, подарил ему свою книжку про гуннов, – так и лежит в вещмешке. Этот парень решил после ранения вернуться в строй, считая, что на фронте больше шансов выжить. В бою при Сомме у пего лопнула правая барабанная перепонка и он потерял кисть левой руки – необходимая жертва, объяснил он, богам смерти и богатства. Зато можно слушать музыку левым ухом и писать правой рукой. В тридцать шесть лет его комиссовали, назначив нищенскую пенсию, и он решил, что теперь будет писать о всей подлости этого мира. Впервые в жизни Дэвид Джонс встретил человека, которым он искренне восхищался. Когда-нибудь он прочтет его книгу. Звали этого человека Реджинальд Морроу, а в полку он получил кличку Неженатик.
– Я не женат, – говорил он, – и теперь уж вряд ли женюсь. Кому я нужен, однорукий? Детей у меня тоже, наверно, не будет, так пусть мои книги станут моими детьми. А ты парень женатый, и у тебя еще будут дети, и если в тебе есть чувство долга по отношению к ближним, воспитай их так, чтобы они плевали в глаза любому правительству и ссали в рот любой власти. Пусть не верят громким фразам. Нельзя, чтобы это повторилось.
По окончании отпуска рядовой Джонс 86-й явился на сборный пункт Гвентского королевского полка, откуда его направили в госпиталь снимать гипс. Его признали годным к нестроевой службе – едва сросшаяся ключица может сломаться от ружейной отдачи, – снова посадили на корабль, только теперь до Осборна на остров Уайт, где находился санаторий для офицеров, а там определили на кухню судомоем. Повар-сержант ненавидел свою должность не меньше, чем офицеров, которых должен был кормить. Он плевал в жаркое и стряхивал пепел сигарет в мясной соус. Рядовой Джонс возмущался этим не столько из сочувствия к офицерам, сколько из гордости за профессию.
– Чхать мне на твои нашивки, – говорил он, – ты позор поварского ремесла. Окажись ты в моем собственном ресторане, я надавал бы тебе по шее и спустил с лестницы.
Помощник повара, капрал, хохотавший над безобразиями своего начальника, и другой помощник, тихий, но склонный к истерике парень, контуженный на Марне, не веря своим ушам, с восхищением взирали на рядового Джонса. Сержант не стал строить из себя оскорбленную невинность. Вместо этого он сказал:
– Слушай, парень, я б тебе показал, почем фунт лиха. Только здесь не казарма и гауптвахты нет. – По привычке он плюнул в жаркое. – У всех нервы ни к черту, глянь хоть на него, орет каждую ночь невесть что, война больно затянулась. Если ты думаешь, что стряпаешь лучше, и считаешь, что эти недоноски отличают шампиньоны от резины, можешь завтра меня заменить, а мы с капралом Борроудэйлом чуток отдохнем. По-моему, мы это заслужили.
От негодования рядовой Джонс отшвырнул проволочную щетку которой драил немыслимо грязный котел из-под каши, и выбежал вон, не обращая внимания на рев сержанта: «А ну, вернись, мерзавец!» Он вышел за территорию госпиталя и побрел по дороге, которая вела к монастырю бенедиктинцев. Он не знал, что монахи оказались в этих местах, потому что их изгнали из Соулсми после принятия антиклерикального закона 1906 года. Он любил посидеть на поросшем травой пригорке возле часовни и послушать просветляющее и возвышающее душу песнопение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126