Закрывшаяся дверь отсекла пение небесных птиц, но мелодии продолжали звучать. Музыка шла отовсюду – от стен и прямо из наполненного неведомыми ароматами воздуха.
Лука сразу отметил второстепенность присутствия здесь людей. Она, эта второстепенность, была подчеркнута призрачностью фигур, гулявших и сновавших повсюду. Словно бы присутствующие были, как и музыка, своеобразным фоном, на котором и разыгрывалось неведомое представление.
Перед ним расступались, но так, словно бы все сговорились делать вид, что его не замечают. Здесь были и лесные мутанты, и монахи, и даже римская знать, судя по пышности одеяний. Люди были как привидения, двигались призрачными силуэтами, сквозь которые проступали очертания стен или других придворных. Продолжая продвигаться в глубь огромного зала, где на возвышении, наблюдая за приглашенными, находился Хозяин, Лука испытывал волнение, страх, но и одновременно величайшее облегчение и радость от того, что все наконец-то может кончиться.
Когда он приблизился настолько близко, что мог разглядеть Повелителя, о чем-то оживленно беседовавшего с молодой женщиной, присевшей на маленькой скамеечке у его ног, из-за высоких ширм по обеим сторонам от трона выступили несколько вооруженных копьями и мечами стражников и угрожающе придвинулись к Луке. В этот момент Хозяин, заметив движение охраны, повернул голову, и Лука с ужасом увидел, что лица у Повелителя нет. Была только маска с грубо прорисованными глазами, ртом и носом.
Махнув рукой, Хозяин остановил движение стражников, и те нехотя вернулись за ширмы. Красавица, с которой беседовал Владыка, тут же уменьшилась и исчезла совсем. Все вокруг словно бы сгустилось, ушло в тень, в круге света остались только Лука и Хозяин, у которого возникла на лице приветливая нарисованная улыбка.
– А ты не забываешь своих друзей. Я рад видеть тебя снова.
Лука хотел ответить, что сам рад возможности явиться сюда снова, повидаться с другом, видеть которого всегда радость, но тут же вспомнил, что здесь он впервые, хотя почему-то чувствует себя как дома. Он помедлил, пытаясь разобраться в себе и найти причину своего появления здесь, но в голову так ничего и не приходило. Смятение тут же переросло в страх, страх – в ужас.
А Хозяин не замечал его волнения.
– Могу признаться, что мне стоило больших трудов усвоить законы вашей этики, – продолжил тот. – Первое время они казались мне чуждыми и даже отвратительными. Так же, как тебе наши. И это при том, что мы обладаем несравненно более мощным мировоззренческим иммунитетом, чем даже ты можешь себе представить.
В какой-то момент Луке показалось, что маска на лице Правителя исчезла. Вместо нее проступили вполне живые черты. Человек был уже не молод, но в глазах читалась живая мысль, неугасимый юношеский интерес к миру и, главное, неисчерпаемые запасы доброты. С таким человеком хорошо посидеть вечерком у камина и спокойно побеседовать о жизни, о планах, о будущем…
Внезапно это утвердившееся лицо окаменело, снова превратилось в маску, уже, кажется, каменную, и лишь слова были еще полны чувств, сейчас удивленных:
– А ведь это не ты. Да кто ты такой? И как тебе удалось поменять разум?
Лежа в темноте, Лука привычно пробормотал молитву святому Сергию, гонителю ночных бесов и дикарей-мутантов, чтобы тот не оставил его своими заботами, ибо кто теперь не знает, что кошмарные обитатели лесных чащ в ночное время могут завладевать умами обычных людей. Они не только насылают дьявольские страсти, но могут подчинять слабых, заставляя корчиться в судорогах, а то и нападать с оружием на своих братьев и сестер во Христе. Вера и постоянная готовность отразить внешнее вторжение были необходимостью, которую должен был осознать каждый, кто хотел живым или в полном сознании встретить новый день.
Он уже не думал о так напугавшем его сне. Сейчас, после пробуждения, кошмар не казался ему ужасным, в нем и не было ничего страшного. Остались отголоски пережитого в последний момент ужаса, когда казалось, что призрачный Хозяин его сна, узнавший в нем самозванца, немедленно превратит его в мутанта или отправит в мир теней, в котором обитают все иные его подданные. Сейчас его уже захватили привычные заботы, и мысли потекли по привычному руслу.
Привычка думать появилась у него совсем недавно. Он был уборщиком и слугой епископа, бессловесным механизмом, оставленным жить только потому, что так повелел его преосвященство, изъявивший желание понаблюдать за тем, кто был почти человеком и почти лесным – нечто среднее, полуживотное, – неопасное и даже в чем-то полезное.
В общем, Лука был туповат, неразвит, привык к своему состоянию и только полгода как понял это.
Лука потянулся и сел. Постелью ему служило старое одеяло, брошенное в угол на жесткий и холодный пол. Лука подумал, что это одеяло, возможно, служило ему с самого рождения, с годами только утончаясь и утончаясь.
Когда он встал, в соседней комнате проснулась тетка и что-то невнятно забормотала. До Луки слова не доходили, они предназначались не ему, а были привычным сетованием Марии на бесцельно загубленную беспросветную жизнь, виновником чего считался он, Лука. Тетка не договорила фразы, закашлялась, потом шумно перевернулась на другой бок и тяжело поднялась. Громко шлепая по жесткому полу босыми ступнями, она прошла в комнату племянника. Ищущей рукой наткнулась на Луку и брезгливо оттолкнула. После давней кончины сестры ее уверенность, что во всех бедах семьи виновен племянник, окончательно укрепилась и стала той опорой, что помогала ей жить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15