Йоко вся покрылась испариной и, чтобы избавиться от неприятного ощущения, принялась развязывать оби, оглядывая многочисленные коробки и свертки, которыми было забито все пространство между узкой койкой и умывальником. На комоде перед зеркалом стояла корзина с фруктами и два букета. От кого могли быть эти цветы? Йоко взяла один букет. Оттуда выпал листок плотной бумаги. Йоко подняла его. Это была фотокарточка размером в полуоткрытку – поясной портрет девушки с европейской прической, в гимназической форме. На обороте надпись: «Короку-сама. От покинутой Тиё». Невероятно, чтобы Короку мог нечаянно забыть здесь такую вещь. Должно быть, он сделал это намеренно, чтобы возбудить в Йоко любопытство или даже ревность. С презрением к этой слишком уж наивной уловке Йоко швырнула карточку на пол, как швыряют собаке кость. «Так вот, значит, как относятся моряки к одиноким путешественницам!» Губы ее скривились в иронической усмешке.
Она выдвинула из-под койки чемодан и достала юка-та. Вдруг кто-то без стука открыл дверь. В замешательстве Йоко загородилась юката, выпрямилась и, оглянувшись, увидела судового врача. Легкий шелк полуспущенного нижнего кимоно, которое выглядывало из-под юката, не скрывал очертаний стройного тела Йоко. Глаза врача засветились чувственным блеском. Вошедший без разрешения, словно был давним знакомым Йоко, он теперь смутился и в нерешительности топтался у порога.
– Простите, что я в таком виде. Входите же. Вам что-нибудь нужно? – с чуть заметной улыбкой сказала Йоко. Ее любезный тон вконец смутил Короку.
– Да… нет, я, собственно, могу и потом… – Он замялся. – …Просто в вашей прежней каюте под подушкой оказались вот эти письма, бой принес их мне, и я хотел поскорее передать их вам, – говорил Короку, вынимая из кармана два письма. Йоко поспешно взяла их. Оба были от Кото, одно па имя Кимура, другое – ей. Улыбаясь одними глазами, Короку с серьезной миной наблюдал за Йоко. «Наверно, думает, что я нарочно положила эти письма, как он фотографию», – решила Йоко, подняла с полу фотографию и, нарочно повернув ее оборотной стороной, протянула Короку, не глядя на него.
– Это я нашла здесь. Ваша сестра? Хорошенькая!
Короку ушел, бормоча извинения. Вскоре из лазарета донесся громкий смех. Кажется, смеялся ревизор. «Так он все еще здесь?» – насторожилась Йоко. Придерживая на груди кимоно и наклонив голову, она вся обратилась в слух. Снова раздался взрыв смеха. Потом дверь лазарета, видимо, распахнули, потому что Йоко вдруг совершенно отчетливо услышала, как ревизор громко и грубо сказал:
– Devil take it! No tame creature then, eh? Чиркнули спичкой. Видимо, не вынимая сигары изо рта, ревизор процедил:
– Скоро карантин. Надеюсь, у вас все в порядке? Он ушел, не дожидаясь ответа врача. Слабый запах сигары проник в каюту Йоко.
Она перестала прислушиваться и почему-то улыбнулась. Затем испуганно огляделась вокруг, но, убедившись, что в каюте никого нет, успокоилась и стала переодеваться.
11
Прошло три дня. Выйдя из Токийского залива, «Эдзима-мару» шел вдоль Куросиво, затем от Кинкадзана повернул на северо-восток. На второй день заметно похолодало. Земли уже не было видно. Время от времени стаи серо-белых птиц с жалобными криками кружили над пароходом. Тяжелый, холодный туман, густой, как дым степного пожара, плыл на юг. По пути он редел, по-осеннему прозрачной дымкой обволакивал судно и уносился вдаль, а над пароходом снова синело ясное небо. Ветра не чувствовалось, но океан с глухим шумом катил и катил темные волны. На пароходе включили паровое отопление.
Первые три дня Йоко никуда не выходила из каюты, даже в столовую. Виною тому была вовсе не морская болезнь – свое первое, и притом далекое, морское путешествие Йоко переносила на удивление легко. Даже аппетит улучшился. Море вливало в нее новые силы, кровь ровно и мощно обращалась в жилах, но возродившаяся в ней жизненная энергия не находила выхода, и Йоко впала в томительную меланхолию. Тем не менее она пока не собиралась покидать каюту. Впервые в жизни она оказалась совсем одна, и ей по-детски хотелось насладиться одиночеством. Кроме того, нужно было обдумать свое прошлое и свое будущее, прежде чем заводить на пароходе новые знакомства. И была еще одна причина, по которой Йоко три дня безвыходно сидела в каюте. Она знала, что возбуждает всеобщее любопытство. Однако примадонна не должна появляться на сцене сразу после поднятия занавеса: пусть подождут и возжаждут. Лишь когда зрители начнут сгорать от нетерпения, она спокойно выйдет на сцену, дабы властвовать и на подмостках и в зале. И Йоко решила прибегнуть к этой безобидной хитрости.
На третий день путешествия она проснулась от странной духоты. Электрический свет гаснул постепенно, как увядает лилия. В полых трубках батареи падали капли сгущающегося пара. От жары Йоко слегка вспотела. За три дня ей надоело и сидеть и лежать. Она свернулась в комочек на узкой койке, но очень скоро затекли ноги. Тогда она повернулась на спину, закрыла глаза, закинула красивые полные руки за голову и, перебирая распущенные волосы, снова уснула тем сладким крепким сном, после которого наступает радостное пробуждение. Вскоре она вновь открыла глаза, привстала на колени, вытерла рукавом запотевший иллюминатор и прижалась лбом к холодному стеклу. Близилось утро, за окном струился серый свет. Йоко чувствовала, как ее то поднимает высоко вверх, то бросает вниз. Волны с монотонным ревом разбивались о борт парохода у самого иллюминатора, сотрясая каюту. Судно слегка кренилось. Йоко, не двигаясь, разглядывала серую пену за окном. Она с необычной остротой ощущала, что уже находится далеко от дома, но слез, привычных женских слез не было в ее глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126