ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Радость узнаешь…» И все подтягивает спадающие чулки…
И вот эта Анисья однажды – дело, кажется, было в сорок втором – раздобыла два куска немецкого телефонного провода с резиновой оболочкой и смастерила из него подвязки, чтоб не спадали чулки… И носила их, не снимая, ночью и днем, зимой и летом, пока чулки на ногах не истлели… Чего делать с подвязками? Не выбрасывать же такое добро? Продолжала носить… И носила и днем и ночью, в лето и зиму – пока они в икры не въелись, как провод в ту акацию, что возле сельмага!..
А теперь, через тридцать пять лет, эта Анисья замуж выходит за бывшего церковного старосту!.. Прихожу я к ней по одному деликатному поводу… «Добрый вечер, бабка Анисья!» – говорю, а сам стараюсь разглядеть: как там с подвязками и где теперь проволока?…
В этом месте его рассказа у слушателей, главным образом у мужчин, обыкновенно загорались глаза – вот-вот с языка сорвется словечко: соленое, кислое или перченое – по нраву и характеру человека – о тех резинках; но не спешили, оставляли настояться до завтра словцо – скажут его у кукурузной скирды, у куста виноградного, спешить незачем, спешкой только все дело испортишь… Вон акации у ворот зацветают вторично – знак доброй и долгой осени…
– Какая там проволока, дорогие мои?! На ней, как на молодухе, шелковые чулки! Кровать городская на пружинах! На окнах вышитые петухами кружевные занавесочки!.. И белье накрахмалено, как в родильном доме, ей-богу!.. Спрашиваю: «А где дед Онисим?» Отвечает: «Никанор, дорогой, я и сама жду не дождусь его!.. Куриный бульончик сварила, остывает, и водочка в холодильнике ждет…» «Уж очень, – говорю, – нужен он мне по церковному делу…» «Поставь крест, – отвечает, – от всего бы сердца, родной, да уже не „практикует“ он по церковному делу!» Ну, что вы на это скажете?… Сама-то в белой юбке с оборками, в расшитом переднике, в косынке с цветами и пахнет цветочным одеколоном, как парикмахерша!.. Гляжу и глазам не верю, добрые люди, она – не она?… «Где ж коза, бабушка?» – «Да ну тебя… Онисим не терпит. Еще перед тем как сойтись, поставил условие: кончай с козой!., а я – с ладаном и лампадами…» Не хочет бывший староста слышать запаха козьего помета и ладана!..
А во дворе покойного Кручану жизнь била ключом, ого, чего только в этот поздний час здесь не требовалось сделать!.. Только что возвратились гробокопатели с кладбища, их угощали вином, и, конечно, надо было их накормить, как-никак они вырыли приют человеку на вечные времена… В летней кухне пылал огонь во всю мочь… в воздухе носились щекочущие запахи: вареного, жареного, печеного, пареного, квашеного и соленого, будто бы все добрые духи окрест пожалуют на эту осеннюю тризну!.. Однако пока что гости сидели голодные: и женщины, готовившие еду, и могильщики, и Никанор, не говоря уже о жене и детях покойного, которым было не до еды…
Никанор, успевший пропустить пару стаканчиков и рассказавший свою историю о бабке Анисье, теперь слушал второго гробокопателя, того, что был помоложе и побойчее, решившего в свою очередь тоже рассказать нечто занятненькое. Так уж люди устроены, на улыбку отвечают улыбкой, на анекдот – анекдотом:
– Теперь, не далее как позавчера, мой племянник из академии приезжает и пытает меня:
«Что б ты делал, дядя, будь опять молодым?»
«Хм, – говорю, – сделай меня молодым и увидишь».
«Нет, – говорит, – ответь мне, пожалуйста! Вот тебе молодой ум и красивое тело со всеми его причиндалами, и что?»
«Спасибо, – говорю, – я бы теперь выпил, поел бы и полюбился с кем по душе…»
«А долго б ты так продержался?» – говорит.
«Сколько б мог», – говорю.
«А сколько б ты смог? Нет… – говорят, – надоест. Скоро надоест».
А я говорю: «Оно и так надоело… Надоело делать одно и то же».
А он, умница, говорит: «А вдобавок еще посадишь дерево, колодец почистишь, вот оно и опять веселее дело пойдет!»
Оно и верно: одно, второе, четвертое – так и проходит жизнь, известное дело!..
Никанор поблагодарил могильщика за науку, допил вино и отправился в дом… У порога его приветствовал еще один белый плат на шесте. Никанор прошел под ним, сжавшись в комок, это тебе не свадебное полотенце, в котором такие кренделя ногами выписываешь, что потом весь вечер обливаешься потом… Он было уже направился в каса маре к покойнику, но возле самой двери остановился, прислушиваясь: там Ирина-вдова душераздирающе оплакивала своего дорогого Георге:
– Встань, дорогой, встань!
На локоть обопрись, пригорюнившись!
Погляди на село, на родное…
Как все собрались и с тобой разминулись!..
Так и не вошел Никанор в каса маре, не решился, душевных сил у него не хватило… На жилую половину направился:
– Ночь на дворе… – промолвил с порога. Получилось это у него немножко неловко, может, излишне сердечно?…
Но что делать? Так уж он усвоил от своего отца, а тот от родителей и дедов: видишь чужую беду и несчастье, делай вид, что все не так страшно… В любом горе-злосчастье лучше всего помогает сердечное слово; скажешь – и человеку легче становится… Возьми, подними полный стакан и скажи: «Будем счастливы, а с этим делом – успеется… Все там будем!..»
Комната была полным-полна бабками, тетками, внучками, дочками – и ни одного мужика!..
– Мужчина вам не потребуется?… – пошутил Никанор.
– Вот если б ты был помоложе!.. – отвечала старушка.
У нас в селах водятся такие старушки, голосок у них ни на секунду не утихает, как на дуге колокольчик… Почему-то их чаще других приглашают в кухарки на свадьбы и похороны, И они без умолку болтают над кастрюлями у плиты, точно колдуют, а не готовят еду…
– Что ты такой мрачный, Никанор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
И вот эта Анисья однажды – дело, кажется, было в сорок втором – раздобыла два куска немецкого телефонного провода с резиновой оболочкой и смастерила из него подвязки, чтоб не спадали чулки… И носила их, не снимая, ночью и днем, зимой и летом, пока чулки на ногах не истлели… Чего делать с подвязками? Не выбрасывать же такое добро? Продолжала носить… И носила и днем и ночью, в лето и зиму – пока они в икры не въелись, как провод в ту акацию, что возле сельмага!..
А теперь, через тридцать пять лет, эта Анисья замуж выходит за бывшего церковного старосту!.. Прихожу я к ней по одному деликатному поводу… «Добрый вечер, бабка Анисья!» – говорю, а сам стараюсь разглядеть: как там с подвязками и где теперь проволока?…
В этом месте его рассказа у слушателей, главным образом у мужчин, обыкновенно загорались глаза – вот-вот с языка сорвется словечко: соленое, кислое или перченое – по нраву и характеру человека – о тех резинках; но не спешили, оставляли настояться до завтра словцо – скажут его у кукурузной скирды, у куста виноградного, спешить незачем, спешкой только все дело испортишь… Вон акации у ворот зацветают вторично – знак доброй и долгой осени…
– Какая там проволока, дорогие мои?! На ней, как на молодухе, шелковые чулки! Кровать городская на пружинах! На окнах вышитые петухами кружевные занавесочки!.. И белье накрахмалено, как в родильном доме, ей-богу!.. Спрашиваю: «А где дед Онисим?» Отвечает: «Никанор, дорогой, я и сама жду не дождусь его!.. Куриный бульончик сварила, остывает, и водочка в холодильнике ждет…» «Уж очень, – говорю, – нужен он мне по церковному делу…» «Поставь крест, – отвечает, – от всего бы сердца, родной, да уже не „практикует“ он по церковному делу!» Ну, что вы на это скажете?… Сама-то в белой юбке с оборками, в расшитом переднике, в косынке с цветами и пахнет цветочным одеколоном, как парикмахерша!.. Гляжу и глазам не верю, добрые люди, она – не она?… «Где ж коза, бабушка?» – «Да ну тебя… Онисим не терпит. Еще перед тем как сойтись, поставил условие: кончай с козой!., а я – с ладаном и лампадами…» Не хочет бывший староста слышать запаха козьего помета и ладана!..
А во дворе покойного Кручану жизнь била ключом, ого, чего только в этот поздний час здесь не требовалось сделать!.. Только что возвратились гробокопатели с кладбища, их угощали вином, и, конечно, надо было их накормить, как-никак они вырыли приют человеку на вечные времена… В летней кухне пылал огонь во всю мочь… в воздухе носились щекочущие запахи: вареного, жареного, печеного, пареного, квашеного и соленого, будто бы все добрые духи окрест пожалуют на эту осеннюю тризну!.. Однако пока что гости сидели голодные: и женщины, готовившие еду, и могильщики, и Никанор, не говоря уже о жене и детях покойного, которым было не до еды…
Никанор, успевший пропустить пару стаканчиков и рассказавший свою историю о бабке Анисье, теперь слушал второго гробокопателя, того, что был помоложе и побойчее, решившего в свою очередь тоже рассказать нечто занятненькое. Так уж люди устроены, на улыбку отвечают улыбкой, на анекдот – анекдотом:
– Теперь, не далее как позавчера, мой племянник из академии приезжает и пытает меня:
«Что б ты делал, дядя, будь опять молодым?»
«Хм, – говорю, – сделай меня молодым и увидишь».
«Нет, – говорит, – ответь мне, пожалуйста! Вот тебе молодой ум и красивое тело со всеми его причиндалами, и что?»
«Спасибо, – говорю, – я бы теперь выпил, поел бы и полюбился с кем по душе…»
«А долго б ты так продержался?» – говорит.
«Сколько б мог», – говорю.
«А сколько б ты смог? Нет… – говорят, – надоест. Скоро надоест».
А я говорю: «Оно и так надоело… Надоело делать одно и то же».
А он, умница, говорит: «А вдобавок еще посадишь дерево, колодец почистишь, вот оно и опять веселее дело пойдет!»
Оно и верно: одно, второе, четвертое – так и проходит жизнь, известное дело!..
Никанор поблагодарил могильщика за науку, допил вино и отправился в дом… У порога его приветствовал еще один белый плат на шесте. Никанор прошел под ним, сжавшись в комок, это тебе не свадебное полотенце, в котором такие кренделя ногами выписываешь, что потом весь вечер обливаешься потом… Он было уже направился в каса маре к покойнику, но возле самой двери остановился, прислушиваясь: там Ирина-вдова душераздирающе оплакивала своего дорогого Георге:
– Встань, дорогой, встань!
На локоть обопрись, пригорюнившись!
Погляди на село, на родное…
Как все собрались и с тобой разминулись!..
Так и не вошел Никанор в каса маре, не решился, душевных сил у него не хватило… На жилую половину направился:
– Ночь на дворе… – промолвил с порога. Получилось это у него немножко неловко, может, излишне сердечно?…
Но что делать? Так уж он усвоил от своего отца, а тот от родителей и дедов: видишь чужую беду и несчастье, делай вид, что все не так страшно… В любом горе-злосчастье лучше всего помогает сердечное слово; скажешь – и человеку легче становится… Возьми, подними полный стакан и скажи: «Будем счастливы, а с этим делом – успеется… Все там будем!..»
Комната была полным-полна бабками, тетками, внучками, дочками – и ни одного мужика!..
– Мужчина вам не потребуется?… – пошутил Никанор.
– Вот если б ты был помоложе!.. – отвечала старушка.
У нас в селах водятся такие старушки, голосок у них ни на секунду не утихает, как на дуге колокольчик… Почему-то их чаще других приглашают в кухарки на свадьбы и похороны, И они без умолку болтают над кастрюлями у плиты, точно колдуют, а не готовят еду…
– Что ты такой мрачный, Никанор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27