– Не готова снова взяться за кисть. Будь я готова, у меня было бы соответствующее настроение. Меня ни за что не остановил бы случай вроде этого. Меня вообще ничего бы не остановило. Стой там за дверью сам дядя Бад – без штанов и во всеоружии, – я все равно занималась бы живописью. Мне казалось, что я готова. Но увы, я ошиблась».
Вскоре после полудня зазвенел телефон. Звонил Абу. Они со Спайком в ресторане и хотели бы знать, не согласится ли она приехать. Срочно требуется ее мнение. Нет-нет, ресторан тут ни при чем, пояснил Абу. Нечто из другой оперы. Эллен Черри было в принципе все равно.
– Буду у вас сию же секунду, – сказала она и бросилась из квартиры с такой поспешностью, что забыла жакет и была вынуждена вернуться.
Проходя через вестибюль, она вспомнила про коробку с цветами. Якобы с цветами. Захвачу ее с собой, подумала она. Спайк и мистер Хади подскажут, что с ней делать.
Коробка оказалась совсем легкой. В ней ничего не тикало. Пахло же от нее холодильником.
На Ближнем Востоке в верхний слой штукатурки подмешивают песок. Песок придает ей особую поверхность, но главным образом – прочность. Песок для штукатурки – то же самое, что эрудиция для сердца. В ресторане следовали древней левантийской традиции, отчего заведение сильно смахивало на Иерусалим. Когда же рабочие в полдень в среду прекратили работу, одна стена все еще оставалась оштукатуренной не до конца. Стена позади эстрады – штукатурка на ней была гладкой, без примеси песка.
– Они вернутся лишь в понедельник утром, чтобы закончить работу, – пояснил Абу. – Так что утренней смены в этот день не будет. А это значит, что у тебя, дорогая, будет дополнительный выходной.
– Отлично, хотя лично мне больше нравится, когда стена гладкая. Как-то приятней на вид, не так сурово.
– Зато шершавые стены смотрятся как настоящие!
– Тебе нужен игрушечный городок, а не Иерусалим, – добавил Спайк. – Да, Иерусалим – это тебе не клумбочки-газончики.
– Иерусалим – это город истинной дружбы, – продолжал Абу. – Но такова уж его история, что даже дружба в нем на вид какая-то шершавая. В Иерусалиме люди готовы ради вас рисковать жизнью, однако они никогда не пожелают вам приятного дня.
Обычно, когда речь заходила об Иерусалиме, Спайк и Абу были готовы разглагольствовать часами, прежде чем кто-то накладывал арест на их языки. Сегодня же, закончив беглый осмотр оштукатуренных стен, они пригласили Эллен Черри к себе в кабинет. Там на столе красовалось не что иное, как ярко раскрашенный макет совместного детища Зифа и Петуэя.
Судя по макету, основание скульптуры было именно таким, каким его описывали Бумер и Ультима: груда камней, из которой вырастала объемная вертикальная карта древней Палестины (она же Ханаан). Поверх карты, упершись ногами чуть выше северного города Дана, высилась громадная и вместе с тем несуразная фигура. Выполненная из сваренной стали и алюминиевого литья и раскрашенная в ядовитые цвета, фигура эта была обладательницей вроде бы как человеческого тела и ослиной головы – правда, тело украшал ослиный хвост, а голова, хотя и ослиная, сильно смахивала на человеческую. Уши – одно вертикально стоящее, другое сложенное пополам – были длинными и волосатыми; глаза – безумно вытаращены; толстые губы ослиной морды приоткрыты в нагловатой ухмылке, открывая взору ряд похожих на костяшки домино зубов, от которых погнулись бы даже щипцы Нитруса, греческого бога зубоврачебного искусства. Этот гротескный осел был наделен человеческим телом – платье на нем (по-исламски зеленое и по-израильски голубое) впереди было распахнуто, и взгляду представали полные женские груди и спокойный, обвисший мужской член. На левой ноге существа была туфля на высоком каблуке, на правой – рабочий ботинок.
– Будь добра, объясни нам, грешным, что перед нами? – спросил Спайк. – Что за чучело огородное? Что за бред больного воображения? Или мы чего-то недопонимаем?
– Ты ведь у нас художница, – добавил Абу неуверенным тоном – ему еще не представилось возможности познакомиться с ее творчеством. – Что ты скажешь об этом, с позволения сказать, произведении искусства? Об этом карикатурном гермафродите.
Эллен Черри внимательно присмотрелась к фигуре. Одно дело – читать о ней в письме Бумера, и совсем другое – видеть собственными глазами, так сказать, во плоти и крови. И дело вовсе не в том, что Бумер опустил ряд деталей, – просто скульптура оказалась, если можно так выразиться, куда более жизненной, нежели она ее себе представляла, более динамичной, более волнующей, пусть даже это была всего лишь уменьшенная копия.
– Хм-м… – произнесла она. – Хм-м…
– Хм-м… – повторил Спайк. – Неужели нашей маленькой художнице нечего сказать, кроме как «хм-м»?
Эллен Черри пропустила его реплику мимо ушей. Она еще несколько минут внимательно разглядывала макет, время от времени покачивая копной волос – то ли от восхищения, то ли от ужаса, Спайк с Абу не решались судить.
– Что ж, что бы это ни было, – наконец изрекла она, – я бы не стала называть ее карикатурой. Скульптура мощная, как в кинетическом, так и тотемическом смысле.
– Вот видишь, – произнес Спайк. – Что я тебе говорил? Чтобы понять, что к чему, нужен глаз художника.
– Выходит, ты не знаешь, что это такое? – не унимался Абу.
– Да нет же, знаю, – возразила Эллен Черри. – Честное слово, знаю.
Земля Палестина, которая раньше называлась Ханаан, получила свое имя в честь Палеса.
Палес был божеством. Богом-ослом. Или богиней-ослицей. Он бывал то мужчиной, то женщиной, но чаще всего его пол с трудом поддавался определению.
Имя Палес – арабского происхождения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186