– Пришло время задуматься, малышка, – ответил я. – Потому что нравится нам это или нет, но это касается нас всех.
– Он нисколько не преувеличивает, – подтвердил Плаки. – Сейчас, когда Церковь сотрясает внутренняя революция, ей приходится защищать себя гораздо агрессивнее, чем прежде. Сегодня более, чем когда-либо, ей совершенно ни к чему быть втянутой в этот скандал, этот, так сказать, corpus delecti. – С этими словами Перселл снова похлопал мумию по коленной чашечке.
Аманда поджала губы.
– Вот вы сейчас говорили о бедных католиках, дорогие мои, – сказала она. – А можно ваши слова отнести и к протестантам?
Ответ на ее вопрос я решил взять на себя.
– Насколько я понимаю эту проблему, основная разница между Католической и Протестантской Церквями заключается в том, что католичество хорошо организовано и имеет политическое влияние в международном масштабе, тогда как Протестантские Церкви разрознены, плохо организованы, чрезвычайно слабы и имеют авторитет лишь в масштабе одной страны. Существует, конечно же, множество различий в их вероучении, но, как любит выражаться наш друг Плаки, это чистой воды академизм. Главное же состоит в том, что эти две Церкви связаны друг с другом гораздо ближе, о чем большинство христиан и не подозревает. Прекрати вдруг Римско-Католическая Церковь свое существование, протестантская Церковь вряд ли сможет быстро занять освободившееся место. Пожалуй, она тоже прекратит свое существование, причем очень скоро. И католический поезд-экспресс, и протестантский паровозик катят по одним и тем же рельсам, и если мост будет снесен непогодой, и тот, и другой рухнут в пропасть на самое глубокое дно самого глубокого ущелья. От того факта, что Иисус Христос смертен, протестанты пострадают не меньше, чем католики. Вряд ли мы можем полагаться на их помощь. Ну, может быть, только на унитариев. Те, насколько я понимаю, проглотят любую ересь.
Плаки внезапно поднялся на ноги. В его голубых глазах появился похоронный плюмаж тревоги.
– Послушайте меня все, – произнес он. – Вполне возможно, что мы с вами в этой кладовке стоим между Церковью и ее будущим. Врубаетесь, что это означает? Церковники ни перед чем не остановятся, чтобы помешать нам раструбить на весь свет о том, что Тело находится в наших руках. Если им удастся добраться до нас прежде, чем мы обнародуем нашу находку, они без всяких колебаний прикончат нас. Всех до единого, даже малютку Тора не пощадят. Я принес к вам в дом мертвого Иисуса, не спросив вашего разрешения, чем подверг ваши жизни опасности. А это действительно опасно, друзья. Думаю, будет разумнее всего, если я заберу Тело и куда-нибудь с ним спрячусь. Наверное, лучше всего схорониться в каком-нибудь мотеле. Отсижусь там, пока не придумаю, что дальше делать.
– О, Плаки, – произнесла Аманда тем изумительным тоном, который придавал чувственность ее словам даже тогда, когда на уме у нее не было никакого секса. – Давай не будем даже думать об этом. Почему ты не хочешь, чтобы мы повеселились?
Джон Пол удостоил Перселла взглядом, который можно было расценить как мандат доверия. Что касается меня, то я проверил, не задремал ли на боевом посту наш славный друг Мон Кул. В каждом приглушенном залпе охотничьего ружья мне слышались выстрелы убийц. В каждом проезжавшем по фривею автомобиле чудилась скорая встреча с безжалостными наемниками Ватикана. В моем воображении громко цокали острые каблучки Кармен Миранды, вознамерившейся отомстить за свое католическое детство. Ча-ча-ча.
•••••••
В этот самый момент ополоумевшие настенные часы по-прежнему тикают в заброшенном зверинце – внизу, на первом этаже. В гостиной, где я сижу за печатной машинкой, их тиканья не слышно. Тем не менее я ощущаю его. Каким бы неестественным ни казалось словосочетание «уходящее время», тиканье часов чрезвычайно реально. Каждое, даже неслышимое, тиканье физически вонзается мне в спину, как будто время – это дамочка, у которой наступил климакс и которой надо срочно позвонить по телефону своей сестре в Кливленд, а я по платному телефону пытаюсь отговорить свою подружку от самоубийства. «Нехватка времени» совершенно не дает мне возможности передать слово в слово наш разговор в кладовке придорожного кафе в ту октябрьскую пятницу или донести до вас во всех подробностях каждый жест присутствовавших и каждый нюанс настроения. Обстоятельства вынуждают меня пропускать огромные куски диалогов, однако вы не должны чувствовать себя обделенными, потому что эти лакуны вам все равно были бы неинтересны. Моя миссия состоит не в том, чтобы пробуждать в вас интерес. Когда автор пишет роман, он включает в текст только ту информацию, которая способна вызвать любопытство читателей. Однако когда он творит исторический документ, каковой создаю я, то его священный долг – записывать все, что происходит, независимо оттого, интересно это или нет. Тем не менее время подгоняет.
День уже клонился к закату, когда мы приступили к самому главному. К тому времени мы с Перселлом, не привыкшие истязать себя постом, издавали неконтролируемые звуки в области желудка. Желудок Плаки рокотал страстно и бравурно, мой, вторивший ему, звучал приглушеннее и слабее, как будто желудок Плаки являл собой шедевр старого мастера, а мой – современную копию, сделанную ловкачом-копиистом или прилежным студентом-старшекурсником школы искусств. Если читатель имеет склонность к реализму, то осмелюсь заметить: он, читатель, может напомнить себе во время следующих пассажей диалога, что два привилегированных желудка скулили, булькали и урчали – пункт и контрапункт – все то время, пока шли горячие споры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141