Постоянная путаница в терминах – Гиперборея, Аратта, какой-то неправдоподобный бельгийский инженер. Очень неубедительно. Да и вообще, интервью, по-журналистски бездарное, совсем не производит впечатления живой беседы. Вопросы задаются явно невпопад, ответы получаются сбивчивые, но в то же время патетические. Так не говорят.
На основании вышеуказанного, я попытался сделать следующие предположения:
1. Статья написана анонимно и передана в редакцию внештатным корреспондентом (возможно, провокация в отношении Хмары).
2. Не исключено и то, что статья написана самим Хмарой.
3. Статья подвергнута значительной редакторской правке в угоду массовому читателю и в расчете на дешевую сенсацию.
4. Возможно, после правки в статье сознательно смещены акценты. Во-первых, это реверанс в сторону особенно сильных в те годы националистических умонастроений. С другой стороны, Хмара выставлен свихнувшимся на своих находках ученым – редакция, таким образом, явно снимает с себя ответственность за высказывания и, в случае чего, просит не воспринимать серьезно бредни сумасшедшего.
На этом я остановился.
– Библиотека закрывается. Просьба сдать литературу, – раздался голос заведующей.
Я совсем не заметил, что просидел в библиотеке семь часов.
XII. Писатель
Снег не падал, не кружился, не разрезал пространство, потому что его не было вовсе. Твердый бездушный воздух по термодинамической шкале Кельвина тяготел к абсолютному нулю. Пальцы хрупко примерзли к сигарете. Ветер дул в бетонные щели дома, как в милицейский свисток. Я стоял под подъездом и уже две минуты врал по телефону ее маме, что я одногруппник, что мы в одном лабораторном проекте по сопромату, что нам сдавать завтра допуск к зачету, и что все это чрезвычайно важно для среднесеместровой оценки. Мама говорила, что дочь уже легла спать, но я настаивал, убедительно пугал санкциями со стороны кафедры и деканата. Наконец я услышал сдержанное и раздраженное согласие. Я ждал еще какое-то время, прежде чем услышать ее голос. Она злилась, что я ее разбудил, но я кричал в трубку, что если она ко мне не выйдет, я превращусь на морозе в ледяную статую, в соляной столб, в восковую фигуру, в каменного истукана, в пластмассовый манекен…
Она вышла ко мне, кутаясь в болоньевую куртку, наспех натянутую поверх спортивного костюма. Я полез целоваться, а она меня оттолкнула.
– Тебя не было два месяца, Растрепин. Два месяца ты не появлялся. А теперь ты приходишь пьяным Пугаешь мою маму и не даешь отдохнуть. Я не хочу тебя целовать, – сказала она.
– Мне плохо, – сказал я.
– Ты пьян. Ты никогда не приходишь ко мне трезвым. Ты считаешь, это нормальным? Два месяца!
– Сегодня я узнал, что умер писатель Кен Кизи. Он умер позавчера.
– И, конечно, только поэтому ты напился?
– Да.
– И ко мне пришел по этой же причине?
– Да, – кивнул я.
– Кто еще!!!? Кто еще должен умереть, Растрепин, что бы ты опять появился!? Габриель Гарсиа Маркес? Милан Кундера? Ричард Бротиган?
– Ричард Бротиган, между прочим, уже давно застрелился…
– Иди, проспись, Растрепин, и не приходи ко мне больше, очень прошу…
И больше я к ней не приходил. Хорошие писатели после этого долго не умирали, и не стреляли в свою голову из ружья. А Габриель Гарсиа Маркес жив до сих пор и, наверное, что-то сочиняет в Колумбии.
Ее я иногда встречал, но всегда это было случайно: однажды в ночном клубе, два раза в провайдере, и еще, как-то раз, на стадионе. Мы спрашивали друг у друга как дела, и узнавали, что дела у нас идут нормально. Это не могло нас не радовать…
XIII. Брахман

1.
Служащая продала мне билет за 50 копеек и взяла честное слово, что я не буду трогать экспонаты. На вид служащей было не меньше восьмидесяти. Ее руки тряслись. Она сама уже давно успела превратиться в реликвию…
…Первый этаж музея посвящался досоветской эпохе края. В большом, наполненном опилками ящике, изогнувшись лежал бивень мамонта. Медная табличка утверждала, что его откопал экскаваторщик Потапов, когда рыл фундамент обувной фабрики. Рядом, опираясь на стену, будто навеселе, стояла половецкая баба. На ее каменных грудях кто-то нарисовал губной помадой красные соски. It's sexy. Образцы минералов и пришпиленные к бумаге бабочки пылились на противоположных стендах. «Макет казацкого куреня» выглядел обветшавшим – пятнадцать лет тому назад он назывался «Шалаш Ленина в Разливе» – сложная, противоречивая судьба. Швейная машинка «Зингер», расположенная по соседству, походила на злобное ядовитое насекомое. По замыслу она должна была, видимо, иллюстрировать тяготы женского труда в царской России. Тут же, над швейной машинкой, висела буденовка и листовка «Смерть барону Врангелю!»
От мамонта до Врангеля получилось двадцать шагов. Экспозиция богатством коллекции похвастаться не могла. «Да, не Британский музей, – отметил я про себя, – Тут дырявые черепа брахманов не затерялись бы…»
Я засомневался на минуту, не пойти ли мне на второй этаж, посмотреть, что творилось в городе после 1922 года, но потом я все-таки решил не терять время и отворил дверь рядом с лестницей. На двери значилось: «кскурсовод». Буква «Э» потерялась где-то в подвалах времени.
– Вам кого? – надменно спросила сидящая за дверью упитанная барышня.
Барышня сидела за огромным письменным столом – на таком без проблем можно было сыграть в пинг-понг. На столе лежала газета с кусками кекса. Барышня пила чай из кружки размером с цветочный вазон. Было заметно, что ее голове очень не хватает меховой шапки, но стоял июль, и меховая шапка была явно не к месту.
– Да вот, на огороде картошку сажал, нашел скелет тиранозавра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88