– А где Сергей Алексеевич?
– К сыну поехал.
– Что мне делать?
– На столе – кастрюля с клубникой. Ее нужно перебрать. Хвостики отрывай. Гнилую – откладывай.
Я закатал рукава рубашки, сел на табурет и принялся за работу. Очень быстро руки покрылись липким розовым соком. Сок был слишком грязный, чтоб его слизывать, и он стекал от запястий к локтям, как кровь из вскрытой вены. Никто не хотел начинать говорить первым.
– Догадываешься, почему я тебя позвала? – наконец спросила Тамара Николаевна.
– Догадываюсь: клубнику чистить.
– Какой-то ты несерьезный. Это-то в тебе и настораживает. Мне не очень нравится, как ты поступаешь с Аней.
– А что я сделал? – насторожился я.
– В том-то и дело, что пока ты ничего не сделал. Думаю, ты понимаешь, о чем я?
– Да, Тамара Николаевна, – сказал я, хотя и не очень понял, о чем это она.
– Ее религиозность – это ведь не навсегда. На самом деле она обычная девочка. Может, даже заурядная девочка.
– Я не считаю ее заурядной и не хочу, чтобы она становилась обычной. Ее религиозность мне симпатична, пусть и раздражает иногда. Вы понимаете, о чем я, Тамара Николаевна?… Кстати, я перебрал клубнику. Что теперь?
– В холодильнике стоит вино. Налей мне и себе. Стаканы в буфете.
Я вытер руки, но они все равно остались липкими. Потом открыл холодильник и достал закупоренную пластмассовой пробкой бутылку «Рислинга». В ней плескалась жидкость красного цвета, а это значило, что наполнение было инородным. Я разлил вино в цилиндрические высокие стаканы с рисунками болидов «Формулы-1».
– Ну давай, зятек, – сказала Тамара Николаевна, подымая стакан.
Мой пит-стоп вложился в пять секунд. Слово «зятек», Тамара Николаевна произнесла весьма шутливо. Обычно подобные шутки меня напрягают, но сейчас мне, почему-то, было приятно это услышать. Мы выпили и закусили клубникой, которую успела помыть Тамара Николаевна. Клубника этим жарким летом уродилась мелкой, не водянистой и очень вкусной. Что касается домашнего вина, то оно, как мне показалось, было безнадежно испорчено сахаром.
– Аня жила сама, в Киеве. Ей так захотелось, это был ее самостоятельный выбор. Смерть отца на нее сильно повлияла. Девочки всегда привязаны к отцу… Я мать и переживаю за нее, хотя из-за отца мы одно время плохо ладили. Ей очень тяжело. И мне кажется, ей сейчас нужна стабильность.
– А я, разумеется, не произвожу впечатления стабильного человека?
– Не совсем так. Она тебе не рассказывала, что встречалась до Киева с одним мальчиком? Он хороший парень, работает на комбинате диспетчером АЗС, неплохо зарабатывает…
– Солярку ворует, – продолжил я в тон Тамаре Николаевне, успев уже заочно возненавидеть хорошего мальчика.
– Ворует. А кто ее там не ворует? Они давно дружат, и ему очень нравится Аня, он часто заходит к нам, звонит ей по телефону. Витя подарил ей недавно кольцо, но она не захотела его носить.
– Простите, Тамара Николаевна, зачем вы мне рассказываете про этого Витю?
– Ты мне нравишься, а Витя нет. Но я хочу, чтобы ты знал – с ним ей было бы лучше. Он бы себе работал на комбинате, воровал по мелочам, пил с друзьями водку по праздникам, она была бы хозяйкой, командовала им, а он об этом никогда бы не догадывался.
– Они ездили бы в Крым по профсоюзной путевке, покупали бы холодильник в кредит, гуляли бы в парке по выходным…
– Да. И я немного зла на тебя, потому что с тобой Ане интересней, чем с Витей. Тебя, наверное, можно любить, но жить с тобой нельзя. А с Витей наоборот, и мне жалко, что Аня этого не понимает. Витя хороший, потому что…
– Обыкновенный.
– Ты правильно меня понял… А сейчас быстро, только не задумываясь, назови мне любую домашнюю птицу, любой фрукт и любого русского поэта.
– Индюк, абрикос, Блок, – выпалил я.
– Тяжелый случай…
– Неужели все так запущенно?
– Ты даже себе не представляешь насколько. Помоги мне в тазе перемешать.
Я подошел к плите. Тамара Николаевна вручила мне сырую вишневую палку со срезанной корой. Я размешивал варево, а она досыпала сахар и отобранную клубнику.
«А Тамара Николаевна гораздо умнее, чем мне показалось в первый раз», – решил я и немножко испугался.
– В Северном полушарии нужно размешивать по часовой стрелке, так лучше, – подсказала она, и мне пришлось сменить вектор центробежной силы.
– Это обо мне что-то говорит в психологическом плане? – спросил я.
– Нет, – улыбнулась Тамара Николаевна, – Это говорит только о твоей непрактичности.
– Но вы ведь психолог и оцениваете меня с профессиональной точки зрения тоже?
– Оцениваю, это привычка.
– И что вы можете сказать?
– Ты – любимый абрикос в своем собственном компоте, наверняка единственный ребенок в семье, и тебе совсем бы не мешало почаще спускаться на землю… Возьми с подоконника тряпку и сними таз с огня. На сегодня хватит, пожалуй.
Я снял таз и поставил его под батарею остывать, как она и просила. Несколько лепестков с цветочного букета уже успели опасть на холодильник. За окном распласталась ночь, и стекло в раме стало зеркалом. Я не абрикос в своем компоте. Я лиса в своем винограднике…
– Любишь на себя глядеть? – спросила Тамара Николаевна.
– Нет. Просто, когда слышишь о себе так много, хочется взглянуть на себя, как на чужого. Хочется понять, кто все-таки тот человек, который рассматривает тебя с другой, противоположной стороны стекла, и что у него с тобой общего.
– Есть хочешь?
– Нет, благодарю, я перекусил в пиццерии.
– Ты мне очень помог с вареньем.
– Всегда к вашим услугам, Тамара Николаевна.
– Там, куда я еду, клубника не растет, – она вытерла свои мягкие руки о передник с петухами, а потом сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88