Пограничник внимательно ознакомился с содержанием документа и сказал:
– Все в порядке, – он поглядел на меня и задал вопрос – А где ваши документы?
– У меня нет документов, – ответил я, – Зато я знаю пароль.
– Назови пароль.
– Люди и блики. Усталые лица. Сердце от скуки в ребро постучится. Бьется – открой, пусть увидит с глазами грязь под травой, небеса над домами.
Тут в пограничнике я неожиданно узнал инвалида Володю.
– Володя, дружище, ты теперь пограничник?
– Да, – ответил инвалид Володя, несколько замявшись, – Меня все-таки забрали в армию, сволочи. Не пожалели мои больные ноги.
– Володя, – сказал Ф., – поползли с нами. Ты знаешь, мы ползем в Париж, за границу. Там целебный климат – он тебя живо сделает здоровым.
– Действительно, Володя, поползли, – подхватил я.
– Нет, – сказал Володя, – Эмиграция – это одно, а дезертирство – другое. Я не могу. Хотя, за приглашение – спасибо.
– Ну, как знаешь, – сказал Ф.
– Как знаешь, – сказал я.
Мы с Ф. опять легли на брюхо и поползли через границу. Межа границы проходила прямо через тропинку сплошной меловой полосой, будто разметка футбольного поля.
Как только мы переползли через границу, Ф. снова встал на ноги, а я последовал его примеру.
– Ну, вот мы, наконец, и в Париже, – сказал Ф.
– Я себе Париж по-другому представлял, – произнес я, оглядывая степь вокруг. Степь поросла бурой травой, как запойный алкоголик щетиной.
– Да ты посмотри – вот же Эйфелева башня!
Рядом я действительно заметил Эйфелеву башню. Она совершенно ничем не отличалась от мачты линии высоковольтных передач. Обычная ржавая конструкция, стоящая в поле.
– Я так и знал, – сказал я. – Всегда знал. Никакого Парижа нет, и Эйфелева башня ничем не отличается от высоковольтной мачты. У нас таких полно.
– Зато мы теперь свободные, – ответил Ф., – Зато мы теперь по-настоящему за границей. И ударная волна нас не достанет!
Я сел в траву прямо в поле. Облокотился об Эйфелеву башню. Достал сигарету и закурил.
– О! Родина, – заплакал я, – на кого я тебя оставил!
XIII. Письмо

1.
Утром служба «DHL» доставила в Дом два конверта из Дрездена – капиталисты сработали быстро. Один конверт предназначался мне. Другой – Варваре Архиповне.
Чтобы распечатать конверт, я зачем-то заперся в ванной. Извлек письмо, написанное по-немецки красивым каллиграфическим почерком. Почерк напоминал шрифт, которым когда-то писали слова «The End» в голливудских черно-белых фильмах. Письма, написанные от руки, я не получал со времен пионерского лагеря.
По-немецки (мой второй иностранный язык в школе). за исключением общеизвестных выражений из порнофильмов, я помнил почему-то только одну фразу: «Ich mochte ?ber setzen meine Sommerferien erzelen» – «Я хочу рассказать о своих летних каникулах».
С языками у меня было туго. На уроках английского мы только и делали, что слушали пластинку, с которой диктор информировал нас о погоде в Лондоне. В Лондоне погода всегда была хреновая: стоял туман или шел дождь, или и то, и другое вместе. А еще мы разглядывали карту Британии, похожую на шахматную пешку. Когда, раз в полгода, приходила комиссия из районо, чтобы проверить наши знания, учительница раздавала нам текст, который мы долго репетировали. Как правило, мне опять-таки доставалась одна и та же фраза. Учительница посреди урока начинала что-то искать у себя на столе, и я, по сценарию, обязан был спросить: «What do you seeking?» – «Что вы ищете?»…
По-французски, даром что бабушка двадцать лет преподавала его в институте, я вообще не знал ни единого слова. По-украински говорил с акцентом. По-русски… Много ли сыщется на планете людей, которые уверенно скажут, что знают русский в совершенстве?
Я решил не мучаться, и от слепой соседки позвонил в бизнес-справку. Попросил сказать мне адреса переводческих бюро. Их оказалось не так много, как я думал. Только два: одно в Старом Городе, другое рядом с моим бывшим Университетом.
Придется мне снова покататься на метро…
2.
Переводческое бюро «Полиглот» ютилось в том же здании, где было ателье по ремонту телевизоров. Дела у них, как видно, шли неважно. Меня встретили так, как будто бы я принес им заказ на перевод полного собрания сочинении Томаса Манна, включая письма. Даже кофе предлагали. Я отказался, и меня попросили зайти через час.
Я пошел пить пиво на летник, на тот летник, где часто собирались работники металлургического комбината после смены. Когда учился в Университете, мы на большой перемене ходили сюда с одногруппниками есть хот-доги. Как и два месяца назад из колонок играла латиноамериканская эстрада. Наверное, у них была только одна кассета. Если попаду сюда еще раз, то подарю им сборник «New Musical Express».
На улице стояла душная тишина газовой камеры. Казалось, было слышно, как переключаются светофоры на перекрестке. Машин почти не было.
Я знаю, многие считали это место уродливым, но мне оно нравилось. Макушки широких, коренастых труб металлургического комбината обволакивал густой, похожий на грибную шляпу дым. Три маленькие Хиросимы. Очень красиво…
– Какой странный текст, – сказала мне девушка-переводчик, когда я вернулся через час.
У девушки отсутствовала косметика на лице. Зато были длинные, давно немытые, волосы и майка с изображением Дженис Джоплин. Похоже, главная проблема ее жизни заключалась в том, что она родилась не в той стране и лишь спустя пятнадцать лет после шестьдесят девятого года: ей явно не хватало электропрохладительных кислотных тестов.
– Шестой виток спирали Носсака, – сказал я девушке. Я сложил лист перевода вчетверо и засунул в карман. На улице я читать не стал. Чтобы читать письма, написанные от руки, нужно иметь за пазухой одиночество…
3.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88