Таких, как я немного, гораздо меньше, чем 0,016 %. Но именно мы, уроды, творим запах гнили и создаем смрад разложения. И мы кричим Кричим о том, что жизнь убивает. Убивает всех…
Наверное, мы и есть Любовь…
И я включаю еще одну конфорку, а потом еще и еще. Закрываю все окна в квартире. Сидя на табурете, смотрю на газовую плиту. Смотрю долго, пока воздух не становится невыносимым, и голова не начинает болеть так, что я боюсь потерять сознание.
И я иду в комнату, где спит Аня. Из угла выползает спаниель, и язык из его пасти свисает, как рваный погон. Он скулит, и его глаза слезятся. Слезы – это страх…
Я опять разглядываю Аню. Такой красивой, я не видел ее еще никогда, даже в своих лучших снах. И ей тоже что-то снится, и по ее мерцающей улыбке, я пытаюсь угадать, что. Пытаюсь рассмотреть картинки, которые еще шевелятся в ее самом длинном и самом прекрасном сне, длинном, как дорога и прекрасном, как покой. Надеюсь, там уже нет ни меня, ни горя, ни насилия, ни грязи, ни кошмара. Я трогаю ее волосы, прикасаюсь губами к ее щеке, и глаза у меня тоже слезятся, как у собаки, и я не знаю, почему так: может, действует газ, а, может, мне и вправду хочется заплакать.
– Талифа куми, – шепчу я ей.
Но она не поднимается и не отвечает мне…
– Талифа куми, – повторяю я, на этот раз на прощанье, на этот раз навсегда, – Талифа куми…
…талифа куми…
Я беру за ошейник спаниеля и вывожу его из квартиры, захлопываю дверь. В лифте ехать я не хочу, и курить мне тоже не хочется. Мы с собакой бесконечно долго спускаемся по лестнице во двор, и там, под черным небом, дышим свободным воздухом, который не подозревает ничего, и головы наши кружатся, и конечности наши заплетаются, а звезды прячутся за тучи, как нашалившие дети…
– Уходи, дружище, – говорю я собаке, – уходи, пожалуйста, умоляю…
Спаниель пропадает в темноте, но только за тем, чтобы скоро вернуться оттуда, и в зубах у него тяжелая, опавшая ветвь осины. Играть…
Я беру ветвь и, размахнувшись, с силой бью по доверчивой морде спаниеля. Кид визжит, не понимая, что стряслось с ним, и что произошло со всеми нами. Он опять бежит в пустоту, бежит, исчезая, чтобы я его никогда больше не встретил вдруг. Друг…
…круг…
Кровь пульсирует с мозгом, ударяясь о стенки каналов, угождая нейронам, нейтронам, неронам…
…не ранам…
…И я опять остаюсь один. Совсем один, если не считать ночи…
V. Ночь
Я свернул за угол и, неожиданно, чуть не врезался в три возникшие из темноты фигуры. Вспыхнувшая зажигалка осветила лицо стоявшего впереди человека. Лицо, изъеденное следами оспы, словно стершийся протектор, выражало брезгливую уверенность. По сравнению с бритым черепом, щетина вокруг рта казалась прической. Лицо сплюнуло, блеснув зубной коронкой.
– Шестью восемь, – сказало лицо.
– Сорок восемь, – сказал я.
– Я тебя, сука, не спрашивал, – размеренно, и как-то совсем не злобно, произнес бритоголовый.
Тут у него из-за спины выскочил еще один любитель арифметики, точно такой же, только поменьше.
– Ты, пидор, самый умный, да? Так я тебе покажу, кто здесь, падла, самый умный, – голос у него был гтротивный и визгливый, как у шакала в мультике про «Маугли». В их маленькой компании он, по-видимому, отвечал за связи с общественностью: может быть, именно поэтому он обрызгал меня слюной.
– Сейчас мы пидору расскажем, кто тут умный, – произнес третий, остававшийся в тени.
Я понял, что меня будут бить. Раздутые ноздри шакаленка почти упирались мне в подбородок. Я размахнулся и твердой подошвой ударил его по внутренней стороне берцовой кости. Играя переднего защитника, я такое не раз проделывал на футбольном поле. Шакаленок повалился – нарушение явно тянуло на красную карточку. Не дожидаясь реакции его товарищей, я бросился бежать, что есть мочи. Стартовая скорость у меня еще неплохая.
Бежать пришлось по темным дворам, изрытым погребами, сквозь проходные арки, мимо детской площадки с каруселью. Небо оставалось черным, луна закатилась за тучи, как грош под кровать. Несколько раз я спотыкался, но удерживался на ногах.
Я добежал до бетонного парапета, перепрыгнул через него, упал вниз с двухметровой высоты. Поднялся, рванул дальше. Обогнул угол сарая и налетел на решетку – тупик. Это был склад. Склад овощного магазина. Нужно было искать что-то тяжелое, но я не успел.
– Попался, корешок, – услышал я сзади голос с одышкой.
Мне не дали даже развернуться, с силой толкнули. Я ударился головой о контейнер для хранения капусты. Сполз на асфальт, кто-то навалился сзади. Большим пальцем я нащупал чье-то глазное яблоко и стал его выдавливать. Мой противник заорал и вырвался. Не давая подняться, он принялся бить меня ногами. Через мгновение меня били уже двое. Я пытался извернуться так, чтобы они не задели почки и печень. Было очень больно. Я сделал вид, что потерял сознание.
Мои карманы обыскали, и ничего не нашли, кроме ключей от квартиры. За это я получил удар в позвоночник. Ключи выбросили в сторону.
– Ладно, хватит, еще убьешь мудилу, – сказал кто-то, кажется, бритоголовый.
– Да эту суку и надо убить. Он Коржику ногу чуть не сломал. Не по понятиям пидор метелится. Зрачок выдавить хотел, сука, – говоривший отхаркнул мокроту и плюнул в меня.
Я лежал тихо, дожидаясь, когда они уйдут достаточно далеко. Потом, опираясь на контейнер, встал на четвереньки и, на ощупь, полез искать ключи. Один глаз ничего не видел.
Отыскав ключи, я поднялся и сделал пару шагов. Кажется, я мог идти, а это было уже неплохо. Пошатываясь, я вышел со двора овощного магазина и побрел вниз по переулку. Впереди забрезжили огни проспекта. Показалась троллейбусная остановка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88