Не раз пытался вразумить дочь, – смягчает тон. – Я говорю «моя» лишь потому, Веруся, что не ты, к сожалению, ее родила. А Светочку я тоже люблю, и у меня сердце за нее болит!
Но Вера Петровна еще не отошла и обиженно ворчала:
– Но все же – не так, как за Надю. Хотя Света, – гордо посмотрела на мужа, – не побоюсь сказать – лучше воспитана. Ей чувство собственного достоинства не позволяет проявлять эту «хватку»!
– А у Наденьки, выходит, его нет? – снова закипел он. – Ты к ней несправедлива! Она, правда, слишком мечтает о благах, но ради них никому не позволит собой помыкать! И напрасно упрекаешь, будто к ней я сильней привязан. В том, что я меньше привык к Свете, – моей вины нет!
Наверно, не стоило ему об этом напоминать. Вера Петровна заплакала.
– Ну вот и договорились, Степа. Снова начнем разбираться, кто прав и кто виноват? – горестно произнесла сквозь слезы. – Неужели это будет преследовать нас всю жизнь?
– И правда, чего это мы снова… Прости, Веруся! – опомнился он. – Никогда больше не вспомню о старом, клянусь! – пододвинувшись, нежно обнял жену. – Я ведь обожаю тебя, Светочку и Петрушу! Ничуть не меньше Нади. – Горячо поцеловал ее в губы и, почувствовав, что она ему отвечает, радостно улыбнулся: – Ну вот так уже лучше. Ты одна – мое счастье!
Света напрасно обижалась на Михаила за то, что не пришел к ним сразу – на следующий день после их встречи. Он и сам очень хотел этого, но не позволили неотложные дела – срывался крупный заказ в области и ему, новому директору агентства, потребовалось с утра срочно отправиться на место. Работать пришлось до полуночи и дозвониться в Москву не сумел – мобильная связь не действовала.
«Ничего, – мысленно утешал себя Михаил, – увижусь с сыном завтра. Но ночью плохо спал – и из-за этого, и еще потому, что считал свое поведение во время свидания неудачным. Зря дал волю накопившейся обиде и горечи. Подлинные его чувства совсем другие. Не так говорил, не так вел себя с ней, как требовало собственное сердце.
Видно, и она недовольна тем, как прошла их встреча: не разрешила ее проводить, сослалась на какие-то дела, – а ведь он предлагал. В его воображении ярко возник момент, когда после стольких лет разлуки он вновь увидел ее: как она шла ему навстречу своей плавной, величественной походкой, чуть подняв золотистую голову. Как же она соблазнительно хороша! Уже не та юная, нежная девушка, которую он оставил, отбывая в неизвестность, а зрелая женщина, в полном расцвете красоты и женской силы. Она стала полнее, не потеряв стройности, и, пожалуй, это делает ее еще привлекательнее.
При виде ее он испытал страстный порыв, нестерпимое желание броситься к ней, сжать в объятиях… Какая глупость, что он не послушался своего сердца. Ну зачем говорил с ней так – сухо, осуждающе? Ведь она совсем не так истолкует, что у него на душе. Вот осел, ведь хотел по-человечески помириться, это необходимо, если он собирается участвовать в воспитании сына. И зачем обманывать себя:, знает же, чувствует, что она ему по-прежнему и дорога и желанна…
Но его гордость, мужское самолюбие все еще мешают примириться с фактом ее измены, с тем, что она принадлежала другому… Конечно, объективные обстоятельства, и все же… Да нет, не виновата она перед ним, ни в чем не виновата! Считала, что погиб; оказалась в тяжелых условиях, думала о сыне; вышла за Марка не любя: трудно существовать красивой женщине одной в мире, и не только в театральном.
Все так, ну а как же верность, чистота, благородство? Можно ли оправдывать слабость духа и предательство материальными обстоятельствами? Сам он воспитан по-другому; прагматизм – вот что губит духовность. Признать неизбежность житейской грязи – все равно что отказаться от вечных идеалов, от твердой убежденности в красоте человеческой души…
И это все при том, что он чувствует всем сердцем – надо вернуть ее любовь, она единственная женщина для него, была и останется… Но как простить разочарование?.. Заснуть ему удалось не скоро – только под утро.
Однако новый день Михаил начал в лучшем, чем обычно, настроении. Принял холодный душ, взбодрился: его крепкий, закаленный организм привык ко всяким перегрузкам. Сумев, наконец, дозвониться, объяснил Светлане причину задержки:
– Ради Бога не обижайся, – мягко попросил ее. – Если бы ты знала, как я мечтаю увидеть сына, – простила бы!
– Ладно, приезжай, я сегодня не занята, – коротко ответила Светлана. – Помнишь о нашем уговоре, да?
Он давно готовился к этой встрече, и подарок заранее приготовил – красивый кинжал в ножнах, старинной восточной работы, – но все же не представлял, что так трудно справляться с волнением и казаться внешне спокойным. Когда он, пригнувшись, чтобы не стукнуться о косяк двери, вошел в холл, Светлана приняла у него пальто, как у гостя, предупредила:
– Петя в гостиной, ждет тебя с нетерпением – весь извелся. – И показала ему, куда идти.
Он заметил, что она тоже делает над собой усилия (и ей непросто!) и пошел по просторному холлу к гостиной. Но мальчик не усидел на месте, – он уже приоткрыл дверь и выглянул. Оба застыли, с жадным интересом рассматривая друг друга. У Михаила сердце готово было выпрыгнуть из груди. Крепкий, рослый мальчуган – точная копия его самого лет в двенадцать-тринадцать: то же румяное, круглое лицо, карие глаза с длинными ресницами, даже фамильная ямочка на подбородке…
Пете, видно, понравился высокий, сильный, мужчина, так удивительно похожий лицом на него самого, – конечно, это его отец, таким он его и представлял. Светлана стояла чуть в отдалении, молча наблюдая. Неожиданно для всех первым нарушил напряженное молчание Петя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96