Папочка, можно я пойду к себе в комнату? — спросила Бет, улыбнувшись взрослым.
Те улыбнулись ей в ответ и продолжали улыбаться даже тогда, когда Бет уже скрылась в своей комнате, тихо затворив за собой дверь, — две счастливые жертвы маленькой детской хитрости.
Оставшись одна, Бет стряхнула с губ улыбку, как прилипший сор. Пухлые куклы с восковыми лицами и ручками сидели в два ряда на полу вдоль стены.
Бет порылась в кармане рубашки. Ее огромные зеленые глаза смотрели куда–то в иной мир — мир, в который нет доступа большим людям с грубыми руками.
Напевая беззвучную песенку, слышную ей одной, Бет достала из кармана деревянную заколку и крепко зажала ее в своем кулачке.
— Не плачь, Чет. Вот и мамочка пришла.
Плач Юкрида Немого № 3
Как–то раз я подглядел, как два парня с сахарного завода трахают на Хуперовом погосте девчонку примерно одних со мной лет. То есть лет так пятнадцати.
Парней звали Сет и Билл. А потом, вместо того чтобы вернуться по узкоколейке обратно в поля, они пошли вглубь кладбища, прямиком в мою сторону. Они нашли меня, схватили и бросили на надгробный камень. Сет уселся мне на грудь, прижав мои руки коленями к надгробию. Девчонка догнала их, увидела меня и, закрыв лицо ладонями, начала ругаться и кричать: «Убейте его! Сет! Билли! Убейте его!
Он все видел, он всем расскажет! Убейте его!» Сет ударил меня ладонью по щеке и сказал: «Да уймись ты! Кто поверит этому придурку! Ты на него только посмотри!» Девчонка подошла, продолжая хлюпать носом. Лицо она по–прежнему прикрывала. Между пальцев были видны только полные слез глаза. «Держи его покрепче, Сет!» — прошептала она, подошла еще поближе и снова посмотрела на меня. Ее грудь высоко поднималась с каждым вздохом. От нее разило похотью и случкой. И тут она принялась хохотать и хохотала, сука, все время, пока Сет лупил меня что было мочи. Потом его сменил Билл, а она все смеялась и смеялась.
Но не каждая занесенная надо мной для удара рука принадлежала злым и порочным. О нет! Благочестивые, кроткие и праведные тоже вносили свою лепту в гонения, которым я подвергался. Мучитель мой являлся мне под многими личинами. Со всех сторон меня окружали наведенные им мороки, и не было предела его жестокой изобретательности. Батраки, укулиты, дети, бездомные, пьяницы, даже моя собственная плоть и кровь были не что иное, как марионетки в руках моего палача! Дыба, плеть и петля, кол и котел, позорный столб и электрический стул, испанские сапоги и розги ждали меня на каждом шагу, хоронились за каждым кустом.
Не единожды богобоязненные укулиты прогоняли меня из города. Но особенно мне запомнился один случай. Было мне тогда четырнадцать лет. Вот послушайте!
Я сидел на ступеньке лестницы, ведущей к монументу, выдавливая пальцами темный сок из подобранного мною цветка, когда заметил группу укулитов, состоявшую из семи или восьми мужчин. Они направлялись ко мне; у одного из них в руках были вилы. Я смотрел, как они приближаются, и недоумевал, что им от меня нужно. И тут, когда нас разделяло всего несколько ярдов, до меня дошло, что они охотятся на меня! Как я мог быть таким наивным! Я вскочил на ноги, споткнулся о позолоченный канат, протянутый сбоку вдоль ступенек лестницы, и с трудом увернулся от вил. Укулиты бежали за мной через весь город, тяжело дыша, пыхтя и потрясая в воздухе кулаками, пока я не оторвался от моих преследователей и не превратился для них в маленькое пятнышко на краю горизонта.
По–моему, это был первый случай, когда добрые граждане Укулоре гнали меня и преследовали до самой городской черты. Первый — да, но далеко не последний!
Даже теперь, когда я погружаюсь в трясину, они гонятся за мной. Какой дьявольский замысел — евангелисты, напялив на себя красные колпаки палачей, хотят линчевать меня за мое кровавое преступление. Гнусная маленькая Бет!
Какой переполох мы с тобой подняли!
VI
Картина «Мученичество Пророка», принадлежащая кисти Гастона Джорджеса, висит на южной стене молитвенного дома укулитов с 1935 года. Именно тогда уважаемый портретист, представитель академической школы, написал это полотно, потрясенный «крайней бесхитростностью укулитов и их безмерной преданностью памяти Пророка».
«Ваше величайшее сокровище — это непоколебимая вера, драгоценнейший дар из известных мне» — сказал Гастон, передавая общине заказанную картину. Он отказался от платы, попросив взамен дозволения построить себе дом в долине Укулоре.
«Вы сделали меня счастливым человеком. Я буду продолжать служить вам в надежде, что в один прекрасный день, следуя вашему примеру, обрету душевный покой», — продолжал художник, трепеща от переполнявших его чувств, но терзаемый шипами сомнений, которые ему так и не удалось искоренить, хотя он и прожил в долине до конца своих дней.
Правая нога Пророка скрыта развевающимися полами облачения — складки ткани, подчеркнутые драмагической игрой света и тени, прекрасно выписаны.
Левая нога озарена серебристым сиянием луны, в то время как сам Пророк возносится в небеса на облаке, поддерживаемом парящим херувимом. Хламида Уку–лоре — с кроваво–красным пятном на месте сердца, в руках — сверкающий скипетр, на голове — венец. Безмятежна влажная голубизна взгляда Пророка.
Зрители на земле провожают глазами мученика, летящего туда, где в облаках гостеприимно распахнулась дверь, из которой вырывается сноп похожих на копья лучей небесного света.
Остаток своей жизни Гастон Джорджес посвятил попытке запечатлеть в портретах историю укулитской общины. Твердые принципы фундаментализма, которым следовали пионеры–укулиты, слегка сковали бурный полет воображения художника и укротили его смелую кисть до такой степени, что восемь овальных портретов, украшающих холодную залу городской ратуши, не имеют ничего общего с предыдущим творчеством живописца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105