Самолет, который с Пункта № 8 казался моделью, сидящей на невидимой игле, вблизи должен был разрушить любые иллюзии: затянутая в узел петля ожидания, неизменившийся угол подлета. И все равно затеплилась надежда при виде вытянутых, бутылочно-зеленых и серых под лучами полуденного солнца зданий и башни командно-диспетчерского пункта, которую подпирали четыре тонкие колонны и увенчивала крестообразная гайка, где могли сохраниться экранированные и дееспособные электроприборы, или где, как на верхушке мачты, горстка спасенных ждала новых лоцманов для ориентирования среди ледяных океанов. Мы все еще верили, что кроме «дельфийского» подземелья должны быть и иные спасительные резервации. Верили в радары и радио, антенны, телефоны, спутники, передатчики — по воздуху или вакууму — сигналов во Вне. Хотя взгляда на солнце было достаточно, чтобы почувствовать непостижимое. В здании аэропорта Дайсукэ, Шпербер, Хэрриет и Пэтти Доусон остановились под большим табло. Каждое место, каждое время — как сигналы точно просчитанного плана побега: ПОРТО 5335 12:30 ТУНИС 701 12:35 БРЮССЕЛЬ 2714 12:40 АМСТЕРДАМ 1930 12:55 МЮНХЕН 3767 12:55 ТЕЛЬ-АВИВ — ЯФО 346 13:00. Каждое место, каждое время — координаты продуманного удара.
МЮНХЕН 3767 12:55. Карин там нет, вне зависимости от того, вертятся ли еще фигурки башенных часов на Ратуше. Когда я направился в Цюрих, она собиралась на Балтийское море с подругой.
— Поедем куда глаза глядят, — сказала. — На Рюген, на Узедом, может, в Польшу.
УЗЕДОМ 0000 12:47.
Борис и Анна тоже вошли в здание аэропорта — еще не такие усталые и потрепанные, как сейчас, пять лет и три секунды спустя, — и, обгоняя удивление и мнимую сенсацию следующих минут, а также вопреки невероятному напряжению, с каким среди сотни одеревеневших пассажиров гигантского кубика синтетической смолы под большепролетной крышей мы не переставая выискивали движущиеся признаки жизни, мне, в моей непочтительной и сумасшедшей эгоцентричности, стало ясно, что я дважды потерял любовь и Анна отнята у меня так же безжалостно, как Карин, хотя она мягко касается моего плеча, прямо сейчас.
Дайсукэ расплакался при виде маленькой японской девочки, привставшей на носочках. Она вытянулась перед окошком кассы рядом с улыбающейся замороженной мамой с красными якорями лаковых сумок через плечо. Неподвижные створные линии голов в залах прилета и отлета. Беспорядочное нагромождение манекенов в нарядах летней коллекции и костюмах для путешествий — работа нерадивых декораторов — в магазинах и ресторанах. Легкий ужин (18:49 — 18:54 по часам на наших запястьях) на ходу. Второй уровень, первый уровень. Теперь гарантирована защита от нескромных взглядов около писсуара. Заглянув в магазинчик на предмет беспошлинного времени, я пошел с Пэтти Доусон и Шпербером, сопящим по-гиппопотамьему, к конференц-залу «Скайком», как вдруг мы столкнулись с жестким, шоковым воплощением наших надежд: от барной стойки, у которой Весьма-Важничающие-Персоны чинно попивали кофе и томатный сок, отделилась изящная женская фигура, за ней — мужчина, один, второй, и вот трое вышли из картины, по-настоящему свободно, со сладостной, фантастической для третьего дня застоя способностью делать шаг за шагом. Лазурного цвета платье с открытыми плечами шло к черным блестящим волосам. У женщины был переутомленный и истеричный вид, а строгие очки, глаза-пуговки, узкий рот и чуть наезжающие друг на друга верхние резцы делали ее похожей на мышку, вечно вторую ученицу, которая наконец-то, в 38 лет, сорвала большой куш, осознав свое интеллектуальное превосходство. Даже Пэтти понадобились несколько наших секунд, чтобы разглядеть радостно устремившихся к нам спутников женщины и понять, что перед нами Софи Лапьер и журналисты, оставшиеся при ней на Пункте № 8.
Решение Лапьер, Карстмайера и Гутсранда направиться прямиком в Женеву, минуя ЦЕРН, поскольку на Пункте № 8 они не наблюдали и не достигали никаких изменений, вызвало общее удивление. Однако даже Мендекер не решился их критиковать. В белой рубашке с закатанными рукавами, с ослабленным галстуком и помятыми лицом и костюмом он чаще всего держался во главе отряда, как директор школы, у которого на затянувшейся экскурсии отбились от рук автобусы, умерли двое учеников и вышли из строя тысячи часов и прохожих. У главного входа в здание аэропорта, соблюдая хроноэтически корректную дистанцию до публики, мы решили разделиться на небольшие группы, чтобы не выводить больше из себя велосипедистов, спешащих пешеходов, фото-скейтбордистов и даже автомобилистов (которые при осаде нами машины неожиданно тыкались лицами в стекло, походя на аквариумных рыбок в ожидании корма).
4
Случай, сведший под навесом ресторана в последнюю настоящую ночь Анну с Борисом, Шпербера, Дай-сукэ, Дюрэтуаля и меня, по-прежнему удерживал нас вместе. Мы шли парами, на таком расстоянии, что слышали только собеседника. Мало-помалу мы привыкли к важнейшим особенностям изоляции, к тому, что мы заключены и накрепко завинчены внутри невидимого скафандра или водолазного костюма, легкого как воздух и наипрочнейшего, так что в его оболочке застревают пистолетные пули, словно их бросили в желатин. На этот эксперимент хватило мужества опять-таки у Хэрриета, еще на нашем двадцатом часу, когда после серии опытов он убедился, что внутри хроносферы можно бросать любые предметы и она не становится объемным резонатором для рикошета. Затрудняюсь сказать, что было написано на его лице, когда он вернул пистолет телохранителю Мёллеру: затаенное удовлетворение или же сдержанное разочарование. А может, положить конец безумию, самовольно вырвав себя из воздушного стеклоблока?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106