В первые недели, пересекая Ваадт в направлении Фрибурга, я был напуган и ко всему безучастен и потому не мог, собрав все силы, устремиться к главной цели. Лунатиком блуждал по рассыпанным на побережье винодельческим деревням, где всеобщая сонливость выглядела совершенно естественно. Зато в Лозанне меня охватил ужас, что небо над Собором вот-вот лопнет, что и брусчатка, и крытые деревянные лестницы, круто поднимающиеся на холм Ситэ, в любой момент треснут по швам, по стыкам, столь силен был напор закованного в кандалы времени. Шпербер как-то говорил, что несколько дней отдыхал здесь в школах и интернатах для благородных девиц. Я долго сидел не двигаясь между окаменевшими людьми в каком-то уличном кафе до тех пор, пока сочетание рук и ног, все неумолимее знакомые лица не стали казаться мне элементами гигантского полотна гениального фотореалиста, умело передавшего все блики, тона и тончайшие перепады цвета. Встав со стула, я почувствовал, будто вырвал часть картины, накрепко прилипшей к моей спине. Обогатившись таким образом, я направился на вокзал оборванным картонным героем, чтобы в пристойных кулисах помечтать об отъезде. В те времена на вокзалах еще не было мертвого почтового ящика в первой урне справа от входа, но, как и сейчас, там можно было найти городские планы, книги, лекарства и бинты, еду и напитки, оттуда вели указатели к центру, а кроме того, вокзалы манили нас тупиковыми спецпутями безумия. В Лозанне я даже поднялся на платформу между седьмым и восьмым путями. У меня засела мысль о магической реанимации, такой обычный уродливый нарост нашей хронической болезни воображения, мечты о том, что можно запустить мир в движение, открыть дверь музея, прорубить ограду шиповника, если будешь вести себя как полный идиот, то есть совершенно нормально в рамках былого, имеющего теперь сумасшедший вид. Допускаю, что я даже попытался купить билет в кассе и торопливо бежал по подземному переходу к поезду, стоявшему на расстоянии броска камня (давняя гипотетическая мера длины, не сравнить с нынешним рекордом телефонной будки), в надежде расколдовать состав, приваренный к путям и контактному проводу. Однако вовсе не предсказуемая неподвижность поезда заставила меня, покачнувшись, опуститься на деревянную скамейку. На седьмой платформе я увидел свою жену. Когда бы не множество людей, отвратительно перекошенных или коллапсировав-ших (как любили говорить мы вместе с окаменевшими врачами) в прошедшие недели вследствие одного лишь моего неосторожного приближения, я немедленно сжал бы ее в объятиях. Но вдобавок Карин держала в руке бумажный стаканчик с кофе. Ее одежда была мне незнакома: джинсы с черным поясом, красная как мак хлопчатобумажная блузка, на плечи наброшен легкий пиджак.
И еще она вроде бы купила новые туфли на высоких каблуках. С трудом пытаясь прийти в себя, я в упор смотрел на жену и тяжело дышал, как отёчный похотливый старик, совершенно не в состоянии объяснить себе, каким образом три месяца тому назад (или же в течение их) ее перенесло с Балтийского побережья в Лозанну. Еще никогда она не казалась мне такой высокой и выразительной. Мои жгучие и отчаянные воспоминания дурно обошлись с ней, сжав и скомкав ее образ. Темно-коричневые с левым пробором волосы до середины шеи были гуще, чем я их помнил, с каким-то новым, дымчатым оттенком, лоб был выше, нос — изящней, шея — бархатней, грудь — пышней, бедра и обтянутое джинсами и оттого, по странному таинству грубой ткани, подчеркнуто радушное лоно — более вызывающие, чем сохранила моя преступная и склонная к насилию (ибо она даже укоротила женские ноги) память. Ослепительные лучи вечернего солнца наполняли собой равномерные двойные ряды ламп в крыше платформы, напоминавших громадную научную аппаратуру ЦЕРНа, и, пройдя через этот фильтр, интенсивный, но и холодный свет оттенял тот ужас, что с каждой секундой все сильнее охватывал меня. После выхода пятого номера «Бюллетеня» у нас есть соответствующий термин: псевдоклон (само собой разумеется, что Шпербер проигнорировал создание женской формы слова). Но невелика польза от утешений, что, мол, это случается со всеми и что регулярное появление подобных феноменов вполне обосновано, к примеру, тем, что во время постоянных пеших прогулок нам нечем больше заниматься, кроме разглядывания спокойных и не могущих заслониться от бесстыдства наших взглядов людей. И все равно псевдоклоны — явление пугающее, особенно встреченный мной идеализированный образец. На той лозаннской платформе я осознал, что существует женщина, похожая на Карин как две капли воды (так мы имели обыкновение говорить, когда настоящее было выткано руками более искусного ткача), и в страшной тишине сравнения я вынужден был признать, что каждое отклонение было на пользу более высокой и молодой — по крайней мере, если судить по обычным параметрам конкурсов красоты — незнакомки, к которой я все-таки подошел слишком близко. В тот же миг стаканчик с горячим кофе выпал из ее руки.
Я уже покинул озерный берег. Вместо прибрежного, меня ожидал теперь сухопутный маршрут — в Берн, Цюрих, Санкт-Галлен, Брегенц, Кемптен. Ехидное безразличие моей цели еще до начала пути — ибо даже в сфотографированном Мюнхене мне нечего было искать, кроме намеков на местопребывание Карин, — заставляло меня не раз, опустившись на землю, стискивать голову руками. Мысль, что все — умысел. Это порой религиозный импульс, а порой — практическое умозаключение театрального зрителя, который при виде невероятнейших кулис не в силах не думать о причитающейся пьесе и фигуре режиссера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106