Шпербер назвал его колесом да Винчи в пасти ада. Даже короче трех секунд. Молниеносная вспышка осознания, что соперник усадил тебя на подоконник и дружески толкает в грудь. Попадаешь в круг абсолютной черноты и сумасшедшего страха, который, однако, тут же тебя отпускает, свободного и… крепкого. С подкреплением. Хэрриет опустился на колено завязать шнурок, лицом к большому зданию над шахтой ДЕЛФИ. И внезапно увидел отражение в воздушном зеркале прямо перед носом, отражение себя, присевшего на одно колено. Он вскочил, а оно осталось сидеть, решив остаться с командой, то есть в ряду отражений, скульптур, теплых клонов или собственных болванчиков, которые замерли у ног оригинала как верные апостолы. Двенадцать штук (это мы знаем по Шильонскому замку).
— А почему они не захватили с собой одно жутковатое доказательство? — спрашивает Борис.
Хватает и фотографий, двенадцать Хэрриетов словно участники специального забега только для рыжих и худых экспериментаторов-американцев на низком старте. Тащить болванчика за десять километров — такого удовольствия я никому не пожелаю, к тому же надо учитывать непредсказуемость такого груза доказательств при его выносе из области копирования, или клонирующего ареала, как говорит Мендекер. Хэрриет, первый оригинал для внезапно активной области между четырех больших ангаров, застыл и сам, по собственному почину, даже не сообразив, что ареал может и дальше производить копии его одиночности или уже скопированной дюжины, например, с минутным шагом. Однако больше ничего не случилось, даже когда он дотронулся до себя самого, а именно до своих запястий с точнейшими хронометрами. Ничего, до тех пор, пока Хэрриет не покинул область и заново не вступил в нее, пока это не проделал через несколько часов Калькхоф, затем оба вместе, а потом и великий Мендекер (попытка № 5).
— Мы же сами видели это в замке. Такое никто не мог выдумать, даже двенадцать Мендекеров, — снова повторяю я свои аргументы. Футбольная команда, семейство клонов, шеренги дубликатов и множество реп-ликантов. Верую, ибо абсурдно. Двенадцать присевших, рядом — двенадцать стоящих Хэрриетов. Команда Калькхофов. Отряд начальников, выдохшихся и перепуганных элементарных капитанов частиц. Шаг зомби (они бросали болванчиков — зайца и полицейского в шлеме и амортизирующем кожаном костюме — без какого-то эффекта) через границу магического круга запускает копировальный процесс, с момента ИНТЕРМИНАЦИИ и вплоть до — как доказал Шпербер — сегодняшнего дня. За семь попыток, каждая из которых была дотошно сфотографирована и задокументирована, было произведено в общей сложности восемьдесят фигур, молчаливый отряд из стоящих (сидящих) плечом к плечу солдатиков, воспроизводящих четыре типажа или (по выражению Шпербера) матки.
Они выстроились в ряд вдоль южной и восточной границы ареала (после третьей попытки экспериментаторы задумались о пространстве для новых, более обширных испытаний), как отражения, то есть лицами вовне, к зрителю, стражи тихой, серой, спонтанно клонирующей области, где нас когда-то окропила драконова кровь личного времени. За исключением шеренги из четырнадцати Шперберов (словно семь гномов увеличили вдвое свой рост и поголовье и втрое — свой вес), все молчаливые охранники — ЦЕРНисты, что для нас выглядит вообще-то устрашающе, хотя и сглаживается тем обстоятельством, что чаще всего мелькает экспериментаторская огненная голова Хэрриета, самого симпатичного (разумеется, после Пэтти) ученого, — тридцать два раза. Кроме того, мы имеем двадцать Калькхофов из Нюрнберга. Поголовья Мендекеров и Шперберов равны — по четырнадцать давешних, по четырнадцать старичков на брата. Конечно, и эти термины ввел Шпербер. Хотя старыми эти слепки с натуры можно было назвать лишь с натяжкой, как и бородатых шильон-ских футболистов. Точные и добросовестные часы, которыми их снабдили оригиналы, показывали реакционную тенденцию времени, возврат в прошлое, столь очевидный при последнем — отважном четырехкратном — испытании, так хорошо читаемый на лицах старичков, что не требовалось иных подтверждений. Это были формы претерита, реликты воскрешения наших преходящих тел (потому я назвал бы их скорее молодняком). Вся надежда питается как раз этой ретроактивной тенденцией копировальной области, непрямым соотношением числа оригиналов с числом и возрастом копий. Хэрриет, вступивший в ареал в одиночку, размножился двенадцатью старичками годом моложе. То же самое случилось при второй одиночной попытке и при сольных входах Калькхофа, Мендекера и Шпербера. Процесс оживили мультитесты. Когда в зону одновременно вошли Хэрриет и Калькхоф, то — заплатив входную плату страха смерти — они увидели не дюжину старичков на нос, но два секстета. Триангулирующие копии даже для невооруженного глаза выглядели просветленнее своих оригиналов, а проверив 36 наручных часов, оригиналы выяснили, что им противостоят их собственные тела, недвижные и натуральные, как обычные болванчики, но на два года моложе. После двенадцатикратного умножения Шпербера как представителя общественности (произошедшего, по его мнению, исключительно в рамках Пункта № 8) немедля перешли к седьмому эксперименту, синхронному входу в ареал четырех маток. Ареал мгновенно ответил большими черными шарами, каким-то шипением, ледяным выдохом, лежащим по ту сторону любой силы воображения, и восемью репликами, настоящим молодняком, четырьмя парами, на которых безвременье проложило лишь двухлетние следы.
— За мгновение помолодеть на три года. Это мне, пожалуй, нравится, — проговорила Анна, поглаживая шелковое, приятно прохладное, цвета абрикоса одеяло, будто собственную кожу после удачного эксперимента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106