– Меня не надо агитировать. Существует специальное законодательство, на основании которого…
– Я же к вам не как к прокурору обращаюсь, – тихо и проникновенно произнес зэк. – Как к представителю ленинской партии. Над нами вся Колыма смеется. Работаем лучше других, не щадя себя, а освобождаться на общих основаниях. Непонятно людям. Дух слабеет от равнодушного отношения. Маяк, он ведь тоже горит не вечно…
Лукин был смущен искренней тревогой бригадира за судьбу дела и, потрепав зэка по плечу, сказал:
– По-человечески тебя понимаю, Упоров. Вы – активный авангард массы. Возьмем ваше дело под контроль. Главное – не падать духом!
Секретарь убрал руку с плеча, недовольно морща нос, обратился к Губарю:
– Много еще в нашей работе формализма, но процесс очищения идет бурно, и скоро мы выметем бюрократов из всех звеньев социалистической системы. Партийность и бюрократия несовместимы! Вот я, как впрягся с комсомола, второй десяток лет заканчиваю на партийной ниве. Работа наша, как у чекистов, незаметная. Но представь себе на мгновение фантастическую мысль – нет партии…
Лукин задержал дыхание, зэк послушно последовал его примеру.
– …Все рухнет, рассыплется прахом, ибо она – цемент общества, намертво спаявший нас в духовный монолит. Ваша бригада тоже родилась не на пустом месте. Верно? Вы поверили в партию, партия оценила ваше прозрение…
Упоров, продолжая поддакивать откровениям партийного секретаря, совершенно неожиданно задумался о нем как об активной пустоте, не обремененной тяжкой ношей совести, да и разум при нем был искусственный, заложенный в носящее человеческий образ хранилище чьей-то недоброй волей и ею же ограниченный. Он мог, наверное, развиваться только согласно спущенным инструкциям. Пустота… куда, при надобности, легко вложить любое "содержание – от палача до мироносца.
Трудно даже заподозрить существование в нем души собственной, секретарь никогда не выкажет миру своего первородства. Он – ничто, а сыт от того, что пуст…
– …Скажи мне, Упоров, откровенно: как относятся в зоне к нашей партии? Откровенно – прошу! Почувствуй себя, так сказать, на одной ноге с хозяином района.
Вадим не спешил с ответом, хотя знал – придется соврать. Прежде зэк закусил в раздумье губу, так, чтобы секретарь видел его внутреннюю сосредоточенность.
Нахмурился и сказал:
– Боятся, гражданин Лукин. И уважают, конечно. Некоторые, таких мало, ругают…
– Такие везде есть, Упоров. Особенно за океаном. Мы с тобой, дорогой, наблюдаем агонию частнособственнической психологии. Мир круто, болезненно идет к социалистическому обновлению… Кстати, как ты отнесешься к идее: создать из бывших заключенных такую же бригаду на свободе?
– Мы об этом думали, гражданин секретарь, – он попытался сделать плакатное лицо, – посторонними людьми себя не чувствуем. Стараемся следовать курсу партии, насколько нам позволяет наше положение. Многие сегодня переосмысливают свою жизнь…
– Вот! – Лукин поднял вверх палец и прошелся с ним, как с факелом, по кабинету, – Слыхали, Остап Николаевич?! Вот о чем я буду говорить на следующем пленуме райкома. Глубинное оживление инициативы. Отклик на мудрую, дальновидную политику партии. Теперь конкретизируем разговор. Есть интересное месторождение. Сложное. Для настоящих энтузиастов.
– Содержание, гражданин начальник?
– Тридцать, тридцать пять граммов на куб.
– Фролихинская терраса.
На этот раз секретарь райкома удивился по-настоящему и, похоже, был сконфужен.
– Читаете мои мысли? Как это понимать?!
– Любознательность не чужда каторжанам. Там подвесной пласт. Необходимо снять метров десять торфов.
– Золотоносных.
– Именно. Снять и промыть только тогда, когда доберемся до настоящего золота. Страна не должна терять ни грамма драгметалла.
– Интересно! Интересно!
Он что-то записал в блокноте и смотрел на Упорова, наконец-то опознав в нем своего человека. Оба лукавили. Для одного ложь была работой, для другого – мостиком, по которому он надеялся выбежать на свободу.
Каждый рассчитывал поменять ложь на искренность.
«Ловко я ему базакенбасил! – радовался подготовленный Ольховским по всем перспективным месторождениям каторжный бугор. – Только бы проглотил, не подавился».
Он же знал – затея с Фролихинской террасой при выигрыше сулила району стабильную золотодобычу, что и заставляло работать воображение партийного секретаря. Зэк тоже отдавал себе отчет в полной никудышности замысла с точки зрения технического решения и чудовищной опасности для людей. Шел обмен словами, за которыми не последует дела, а потому можно обещать, соглашаться, брать обязательства. Одним словом, делать все, как делают они.
– Простите меня за неловкость выражений, но мне кажется – вам вместо свидетельства о рождении следовало сразу выдать партбилет.
Секретарь оценил комплимент с полной серьезностью:
– Коммунистом надо родиться. Здесь ты, пожалуй, прав, Вадим.
– Смею вас заверить, товарищ Лукин, – уловив потепление в голосе секретаря, вмешался в разговор полковник Губарь, – кроме этой бригады золото на террасе не возьмет никто.
Но тут оказалось – Остап Николаевич нашел не лучшую форму выражения своего мнения. Лукин еще надеялся поразмышлять, взвесить, а лучше сказать – попонтоваться, сыграть в партийную мудрость. Полковник все испортил. Зэк подметил огонек досады в глазах секретаря райкома. Впрочем, к этому он отнесся равнодушно. Главное – хозяйский взнос за его будущую свободу сделан. Хозяин не испугался.
«Дважды! – отметил про себя Вадим, ощущая приятную дрожь в замлевшем от долгого стояния теле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150