– И с тобой не попрощался? – спросил грек.
На что Востриков ответил без обиды с тишайшей грустью:
– Праздно живешь, мерин. Смотри – аукнется твоя ехидность, в одни день.
– Ты пророк, Востриков, лагерный Ленин! Пришла на мое имя официальная ксива с печатью. В общем все, как ты любишь.
– Будет лапшу на уши вешать!
– Спроси у кума. В ней сказано, что после смерти тети я являюсь наследником. Заметь – единственным. Миллионного состояния. И должен явиться в Афины для вступления в права наследия.
– Так прям и зовут?! Нужон ты им. Без нас там, у Греции, буржуев хватает.
– Хотел тебя с собой за родного брата взять, да не судьба, видать… Не выпустят тебя, Востриков.
– С чего-то не выпустят?! Мне до звоночка – полгодочка. Кум сказал…
Грек глядел на соседа по койке с тайной болью, как на близкого человека, которого жестоко одурачили:
– Указ есть секретный. Кум мог за него не знать. Дураков из лагерей не выпускать до особого распоряжения товарища Сталина.
– Сам ты дурак! Гуталин давно умер.
– Но указ-то остался.
– Отставить разговоры!
Гера Яновна подошла к кровати Очасова с отсутствующим лицом усталого человека:
– Зак, распорядитесь, чтоб был готов цинковый гроб. Маловероятно, но будем надеяться, что его похоронят родители. За него хлопочет кто-то из правительства.
– Слушаюсь, товарищ майор!
Осмотрев строгим взглядом палату, она кивнула волевым подбородком в сторону Вострикова:
– Выписать! Заратиади тоже. И Биешу. Поставить еще две койки.
– Как же так, гражданин начальник? – заныл большой и рыхлый молдаванин.
– В двух метрах ничего не вижу.
– Хватит! – ладонь врача рассекла воздух перед носом зэка, и он проворно отдернул голову. – Неужели вы думаете – я не могу отличить мастырку от болезни?! Выписать!
В коридоре хлопнула дверь, и хотя все знали – трюмиловка кончилась, головы невольно развернулись на звук, а лица стали одинаково тревожны, с животным страхом в остановившихся глазах.
Вошедший подполковник Оскоцкнй выглядел неважно: по-видимому, что-то сложилось не так в ночной катавасии. От внутренних переживаний потускнел всегдашний внешний лоск лагерного интеллигента. Феликс Иванович, что отметили даже зэки, был небрит.
«Ты не ушел из его планов, – решил про себя Упоров, наблюдая за тем, как начальник режима остановился у входа в кабинет Геры Яновны и требовательно кашлянул. – Эта сука в погонах еще что-нибудь придумает покруче».
Гера Яновна, однако, никак не отреагировала, сказала тем же злым голосом:
– У меня обход. Вам придется подождать.
В конце концов обход кончился, а когда ушел подполковник Оскоцкий, заспанная Лена сообщила по секрету: начальник режима выясняет обстоятельства убийства руководителя агитационно-пропагандистской группы «За честный труд!» Ерофея Ильича Салаварова. Ему неясно, каким образом мог Опенкин оказаться в кладовой. Лена еще раз зевнула и, поправив подушку Упорова, забавно развела руками:
– А каким образом он оказывался в чужих квартирах и государственных кассах, – отвечает Гера Яновна. – Вор потому что…
– Лукавишь, оторва, – с ехидной подлянкой в голосе вмешался подслушавший разговор молдаванин, уже собиравший пожитки. – Сама того вора кликнула. Я же…
Он не договорил о том, что сидел в сортире и все слышал. Грек поймал его за нос, крутнул, отчего на дряблых щеках Биешу появились слезы.
– Эй! – крикнул он. – Сдурел?! Отпусти – больно!
– Я в порядке, – грек с силой оттолкнул Биешу к стене, наотмашь стеганул ладонью по лицу, – а ты сейчас начнешь все сначала, но с операционной! Подлец!
– Ты что! Борис! Ты что! – молдаванин понял, что будет бит, и сразу захотел мира. – Я так, для фортецела. Не при ментах же…
Короткий тычок в бок заставил Биешу согнуться, и грек говорил, глядя на него сверху:
– Я тоже для фортецела. Если ты будешь продолжать шутить, лучше найди веревку и вздернись. Козел! Тебя и зачинали как животное: в хлеву!
Он поймал Биешу за лицо всей пятерней, бросил себе под ноги:
– Ползи отсюда, не воняй!
«Грек учился драться, – подметил, наблюдая за движениями Заратиади, Упоров, довольный тем, что не пришлось ввязать самому. – И вообще он – интересный парень… Постой! Постой! Кто-то уже так говорил… о тебе». Порылся в памяти, вспомнил…
Спортивный зал «Крылья Советов». Тренер сборной страны по боксу, такой пижонистый дед в спортивном костюме, махровое полотенце переброшено через короткую морщинистую шею, подошел, ткнув кулаком в бок, сказал:
– Ты – интересный парень, моряк! В твоем левом апперкоте – твое будущее. Я вызову тебя на первенство страны. Готовься. Мог бы стать чемпионом страны или Европы.
А что? – Упоров изредка посматривал сквозь опущенные ресницы за тем, как грек продолжает воспитывать склонного к доносу молдаванина. – Этот дед научил бы тебя разным боксерским подлостям. И пошло – поехало!"
Размышления прервал бывший мастер вокзальных операций полувольный Георгий Блатов по кличке Хирург – тот самый, что организовал на Курском вокзале столицы передвижную камеру хранения и увез на ней сорок чемоданов участников выставки народных достижении. В зоне он филонил при коменданте и сейчас кричал хорошо поставленным голосом врожденного афериста:
– Заратиади! Биешу! Упоров! Попрошу всех во двор. Организованно принесем койки. Побыстрей, товарищи!
Упоров запахнул халат веревкой, толкнул дверь.
Успевший чуть-чуть прогреться воздух уходящего мая закружил голову, очищая ее от тяжелых мыслей.
Больничный двор, огороженный двумя рядами колючей проволоки, был завален трупами. Они лежали кучками и по одному. Между ними ходили старшина Подлипов с одноногим писарем из заключенных, рисуя на лбу убитых номер и привязывая к запястью картонные таблички с фамилиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150