Ах, как это здорово — пинать людскую гордость! Растаптывать стереотипы самоуважения! Издеваться над личностью! Да! Милейшее занятие! Поэтому и мне медлить с этим никак нельзя. Тут я даже вспыхнул: «Надо торопиться с вмешательством в унылый муравейник жизни, чтобы большинство двуногих ахнуло от нового взрыва жестокости, а меньшинство пришло в восторг! Без насилия гармония не наступит. Вот тут-то я и нужен. В современных условиях это наиважнейшая задача. Как хочется увидеть миг человеческого совершенства! Засвидетельствовать в анналах истории трансформацию собственного разума. И тогда Тверская, смоченная дождем, или Москва-река при свете неоновых ламп разверзнется до самого центра земли, а в душе каждого из нас поселится солнце, казалось, отдаленное на миллиарды километров. Именно в это замечательное время по настоящему влюбится сердце …»
— А, Перегудов? — я увидел знакомое лицо. — Подойди поближе, хочу шепнуть тебе пару слов. — Дай десять тысяч зеленых шеф-повару, скажи, что через полчаса он получит специальный заказ на шесть блюд. Я сам распишу меню. Чтобы никаких вопросов не задавал. Доставь в кабинет метрдотеля электрический столовый нож, капли в нос, десяток полотенец, лейкопластырь, скотч, десять тысяч долларов, а у двери усади врача скорой помощи со служебным чемоданом.
— Капли в нос? — исподлобья посмотрел на меня Перегудов.
— У моего собеседника постоянный насморк.
— Понял, — тушуясь, кивнул он.
— Твоя лаконичность производит приятное впечатление. Собираюсь премировать тебя, — и не когда-нибудь, а сегодня же вечером. Вся команда получит премии. Ступай! — А сам бросил: — А, и ты тут, курочка?
Ко мне подошла светская дама, — участница всех столичных тусовок, жена вечного, крупного чиновника. Имени ее я, конечно, не помнил, впрочем, всегда называл ее самым банальным образом: «курочка». Ей было около семидесяти. Пестрый шелковый платок повязанный на цыганский манер, покрывал ее головку. Она так часто подтягивала у хирургов кожу, что ее мало кто узнавал. Сегодня на ней был экстравагантный наряд: из глубокого декольте грудь буквально вываливалась, и у хорошо воспитанных мужчин могло возникнуть желание подставить руки, чтобы она не выпала вовсе на паркет; короткая юбка, серебряный ремень с сапфирами, высокие сапожки. Пальцы унизаны бриллиантовыми кольцами.
— Дружок, — обратилась она ко мне, — скажи моему мужу, что многие спрашивают меня, не являюсь ли я его младшей дочерью. Представляешь? Почему-то все боятся ему об этом сказать. Пусть знает, что говорят о его жене. Тоже мне еще. Без меня он ноль! Я только из Ниццы, — сообщила она томно. — Замучили кавалеры. Этот вице-губернатор… Как же его? Такой целовальщик! То ручку возьмет, то плечо своими усами защекочет. Или этот, ну депутат, — всю Москву обклеил плакатами, что влюбился в актрису. А на плакате такой поэтический слоган придумал. Просто душещипательный. Вроде: «Хочу любить тебя 24 часа!» или «Мечтаю целовать тебя всю ночь!» Или даже: «Никак не могу, любимая, пройти мимо твоей двери». Изумительные слова. Изысканное признание. Вы-то сами не помните? Вся Москва умилялась. Как же ее зовут, ну та, что в последнем фильме этого, как его… известного режиссера, на букву Г, или Д, нет, пожалуй на Ж, ну помните? Он еще лысоват? И фильм был известный… Так тот депутат сморкался в мои трусики, да с такой радостью и чувством, что всем было понятно: отдых на Лазурном берегу у него удался. Все бегут на футбол с нашими армейцами против, как их там, англичан, что ли, а он мое белье стирает. Сам вывешивает на балкончике. Умница. Как его та артистка не полюбила? Дура! Ой, мой муж идет. Так давай скажи… меня все спрашивают, не дочка ли я ему. Ведь ничего не стоит сказать эту простенькую фразочку. Ну, Иван Степаныч, умоляю!
Ее супруг — невысокий, с брюшком, на вид моложе своей половины лет на десять. Я не раз видел его, но не помню имени. Он занимал видный пост в земельном ведомстве. Я его услуги оценивал не дороже пятидесяти тысяч долларов, поэтому он меня совершенно не интересовал. С ним контактировали мои юристы.
— Как чувствуешься себя, душечка? — обратился он к жене, слегка поклонившись при этом в мою сторону.
«Ах, вот как? Со мной кивком здороваешься, драный чинуша. Я тебе сейчас устрою», — мелькнуло в голове. А вслух я произнес:
— Ты что это, любезный, с малолетками на тусовки ходишь? Вот и сейчас привел совсем юную. Тебе не совестно? В следующий раз от меня никогда приглашение не получишь. Ты, любезный, такие выкрутасы себе не позволяй. А то я тебя тут же выставлю. Самому за шестьдесят, а девицу на званый ужин пригласил двадцатилетнюю. На своих торжественных вечеринках я такого видеть не желаю! — Я едва сдерживал смех. — Что теперь с тобой делать? Я жену твою хотел видеть, обласкать ее, а ты со студенткой приперся. Да! Наши чиновники народ развратный. Кто со мной станет спорить, господа?
— Так это ведь моя жена, Иван Степанович, — жалобно простонал он.
— Как, опять новая? Еще раз женился. А мою приятельницу бросил?
— Так это же она самая, Софа Алексеевна, — удивленно развел руки чинуша.
— Как так? Что за колдовство? Ты меня не дури, я еще в добром здравии.
— Ха-ха-ха! — рассмеялась Софа Алексеевна. И обратилась к мужу: — Я же говорила тебе, что блестяще выгляжу. Меня никто не узнает, а все дамы завидуют. А ты меня недостоин. Животик не можешь убрать. Лопух! Вот выйду замуж за молодого…
Чтобы не слушать этот бред, я встал и пошел на встречу с Владимиром Павловичем. Оставаться с этой публикой дальше было невыносимо. «И эти типы считают, — думал я, — что я одной с ними породы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29