Прошло всего десять дней, и в Вервяном квартале подрались наши родственники — один из моих кузенов, который только что женился, и его тетка, сестра моей матери, жившая в доме бабушки. Прямо на улице, на глазах у всего квартала, подстрекаемый криками своего отца — дядюшки Жозефа, восседавшего на откосе, кузен жестоко избил собственную тетку. Вся в крови и синяках — она пришла искать защиты в нашу бакалейную лавку. Мать повела ее в полицейский участок и к врачу. (Несколько месяцев спустя дело это будет слушаться в суде.).
В то лето я целый месяц мучилась насморком и кашлем. К тому же у меня наглухо заложило правое ухо. У нас не было принято вызывать врача из-за таких пустяков, как летний насморк. Я не слышала собственного голоса, а чужие доносились, как сквозь вату. Я старалась ни с кем не разговаривать. И не сомневалась, что оглохла на всю жизнь.
Да, вот что еще стряслось в июле, примерно в те же дни, что и драка в Вервяном квартале. Как-то вечером, когда кафе было уже закрыто, а мы все сидели за обеденным столом, я стала ныть, что у моих очков погнулись дужки. Вдруг мать вырвала очки, которые я вертела в руках, и с бранью швырнула их наземь. Стекла вдребезги разлетелись. Помню только общий ор, в который слились родительские попреки и мои рыдания. И ощущение бездны, в которую низвергается наша семья: «Может, мы и вправду сошли с ума!»
Стыд — это еще и панический страх, что теперь с вами может случиться все, что угодно — вы покатились по наклонной плоскости и до конца жизни обречены сгорать от стыда.
Через какое-то время после смерти бабушки и избиения тетушки мы с матерью поехали автобусом на один день покупаться в море, как бывало и раньше. Из дома она вышла и вернулась в трауре и только на пляже переоделась в синее платье с красно-желтыми узорами: «чтобы не сплетничали в И.» На сделанном ею фотоснимке, который был порван или потерян лет двадцать спустя, я стояла по колено в воде, на фоне Эгюий и заставы Аваль. Выпрямив спину и опустив руки по швам, я поджала живот и выпятила несуществующую грудь, обтянутую вязаным купальником.
Зимой мать записала меня с отцом в турпоездку, организуемую городской автостанцией. В программу входило посещение Лурда, а по дороге — осмотр местных достопримечательностей — Рокамадура, бездны Падирак и пр., и возвращение через три-четыре дня в Нормандию уже другим маршрутом через Биарриц, Бордо, замки Луары. Пришла и наша очередь с отцом съездить в Лурд. Во второй половине августа, в день отъезда, мы встали очень рано — было еще темно. И на улице Репюблик долго ждали автобуса, который сначала должен был забрать туристов в маленьком приморском городке. Мы ехали целый день, сделав только две остановки — утром в кафе Дре, а в полдень в ресторане на берегу речки Луаре, в Оливе. Зарядил непрерывный дождь, и за окном все слилось в серую массу. Утром, в кафе Дре, я поцарапала палец, отламывая кусочек сахара, чтобы угостить собаку. Теперь палец воспалился. Чем ниже мы спускались к югу, тем сильнее тосковала я по дому. Мне казалось — я уже никогда не увижу мать. Кроме фабриканта сухарей и его жены мы в нашей группе никого не знали. Поздно вечером наш автобус прибыл в Лимож, в отель «Модерн». Мы с отцом обедали за отдельным столом, посреди ресторана. Стесняясь официантов, мы ели в полном молчании. В непривычной обстановке мы оробели.
На протяжении всего путешествия люди сохраняли за собой в автобусе места, занятые в день отъезда (поэтому мне было легко всех запомнить). В первом ряду справа, перед нами, сидели две девушки из семьи городского ювелира. За нами вдова, землевладелица, с тринадцатилетней дочкой — пансионеркой частной религиозной школы в Руане. В следующем ряду овдовевшая почтовая служащая на пенсии, тоже из Руана. Дальше — учительница младших классов из светской школы, незамужняя, толстая, в коричневом пальто и сандалетах. В первом ряду слева фабрикант сухарей с женой, затем — супружеская пара торговцев тканями и модными товарами из приморского городка, молодые жены двух водителей автобусов, три супружеские пары фермеров. Впервые в жизни нам выпала возможность десять дней тесно общаться с незнакомыми людьми, которые за исключением водителей автобуса — были из более приличного круга, чем мы.
В последующие дня я уже меньше скучала по дому. И с радостью открывала горы и неожиданную для Нормандии жару, мне нравилось есть в ресторанах в полдень и вечером, ну, и конечно, спать в отелях. А какая роскошь умываться в настоящей ванной комнате с холодной и горячей водой! Я пришла к выводу — и буду думать так, пока не покину родительский дом, — что «в отеле лучше, чем дома», и это лишний раз подтверждало нашу принадлежность к низам. В каждом новом городе мне не терпелось увидеть наш гостиничный номер. Я могла просиживать в нем часами, ничего не делая — только бы находиться там, и все.
А у отца все, напротив, вызывало раздражение. В пути обрывистая дорога и водитель занимали его куда больше, чем окружающий пейзаж. Он плохо переносил ежедневные ночевки на новом месте. По-настоящему его интересовала только еда, и он подозрительно оглядывал каждую тарелку, особенно если подавали незнакомое нам блюдо, придирчиво оценивая вкус и качество самых обычных продуктов — хлеба и картошки, которую он и сам выращивал в огороде. Когда мы осматривали церкви и замки, отец с мученическим видом держался в хвосте, давая мне понять, что терпит все это только ради меня. Он чувствовал себя не в своей тарелке оторванный от привычной деятельности и привычной компании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21