Он думал: «Сделай так, чтоб она ушла, выгони ее сейчас же». Он ненавидел голос, каким она говорила про мистера Хупера.
С той ночи, после несчастья, она все приставала к нему, надоедала, лезла с расспросами, и, когда она заглядывала ему в лицо, он краснел. Его гвоздила неотвязная картина: темный верхний коридор, и сам он пробирается по нему ощупью и ревет, зовет маму, а потом позволяет мистеру Хуперу нести его наверх. Интересно, что бы сказал Фенвик...
Фенвик поступил в школу тогда же, когда и он. Они смотрели друг на друга молча, набычась. Киншоу думал: вот бы с кем дружить. Целую неделю он обхаживал Фенвика, примерялся, как к нему подступиться. Фенвик не давался. А потом – потом он упал.
Учебный плац был на пригорке, и они всей оравой мчались вниз, очень быстро, они играли в самолетики. Киншоу еще наверху всех растолкал, протискался поближе к Фенвику. И вдруг Фенвик споткнулся, грохнулся со всего маха ничком и проехал несколько ярдов. Когда Киншоу его поднял, у него все коленки и локти оказались в жутких кровавых ссадинах и лицо тоже. Ребята бежали вниз, гудели, как пропеллеры, никто не обращал внимания на Фенвика.
– Я пойду скажу... Пойду позову сестру. Ничего, тебя отведут в медпункт. Я мигом...
Фенвик сказал:
– Отстань.
Он был ужасно бледный, там, где не окровавленный. Он медленно стал подниматься обратно. Киншоу снова хотел за кем-нибудь сбегать, а Фенвик сказал: «Отстань» – уже сердито, а потом еще: «Дурак ты, что ли?», но Киншоу все-таки поплелся за ним к корпусу.
Кровь текла у Фенвика по ногам, брызгала на песок. Киншоу ни слова не мог выдавить. Он просто млел. Он бы сам ни за что так не мог, он бы разревелся, это уж точно. Фенвик как воды в рот набрал. Только лицо натянулось и побелело. Киншоу даже его боялся.
В медпункте Фенвика усадили на табуретку, и сестра не отослала Киншоу, подумала, наверно, что он друг Фенвика, и он остался, ему хотелось остаться, и ему хотелось быть другом Фенвика, а еще он не знал, как полагается себя тут вести, раз ему точно не сказали.
Потихоньку, потихоньку песок был смыт с царапин и ссадин с помощью ваты и воды, теплой и, как опал, дымчатой от деттоля. Это заняло много времени. Киншоу стоял у двери и чуть не плакал. Каждый раз, как плескала вода, ему сводило живот. Фенвик на него даже не взглянул, не охнул, не дернулся, только вцепился руками в табуретку и раза два тихонько втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
– Ты останься, приляг тут до обеда.
Но Фенвик сказал:
– Нет, ничего, спасибо, – и встал и заковылял к двери. Киншоу шел за ним до класса, а Фенвик его не замечал, он спешил и не оглядывался. Локти и коленки у него были залеплены пластырем телесного цвета.
Вечером он оказался за соседним умывальником.
– Фенвик!
– Чего?
– Ну... Ну как ты? Больно?
Глаза у Фенвика сузились. Он сказал:
– Отстань, дурак.
И ничего больше.
Ночью Киншоу думал: вот как надо, вот как. Но после он держался от Фенвика подальше, он знал, что у самого у него никогда так не получится, он пробовал, но все насмарку. И сейчас – целое лето пошло у него насмарку, тут уж ничего не поделаешь. Разве легче, если и Хуперу тоже не повезло, Хуперу-то что, у него свои законы, Хупер – трус, но он всегда выкрутится, соврет, и ничего ты ему не сделаешь, и ничего ты не докажешь, Хупера не перешибешь.
– Чарльз, знаешь что, детка? Будет очень мило, если ты купишь подарочек Эдмунду из своих карманных денег.
– Зачем?
– Странный вопрос! Ручаюсь – если б с тобой такое стряслось и ты лежал бы в больнице один-одинешенек, тебя бы порадовал подарок от лучшего друга.
– Никакой мне Хупер не лучший друг.
– Ну ладно, допустим, ты его не так давно знаешь. Конечно, у вас, у мальчишек, на этот счет свои понятия! Но...
Киншоу вскочил. Он даже «Сложи картинку» скинул на пол.
– Слушай, да какой он мне друг, я ненавижу Хупера, я тебе сто раз говорил! Он как маленький, и он гад, я ненавижу его, лучше бы мне его в жизни не видеть, лучше б он умер!
Так и есть, она тут же ушла. Он опустился на корточки и стал собирать куски картона, внимательно, не спеша. В окно падал широкий сноп света. Немного погодя он бросил картинку и лег на спину в этот сноп. Он закрыл глаза, и солнце нагревало ему веки. Он думал: вот так хорошо, так хорошо...
Целую неделю они его не трогали. Шел дождь, а он делал модель спиральной горки из посеребренного картона. Она была как башня форта. Катались с нее шарики – кладешь сверху шарик, и он крутится – катится по винтовому спуску, пока не докатится донизу и не попадет в желоб. А там он выкатывается через такую дверцу на разводной мост, и мост поднимается. Наверху Киншоу вывесил флаг. Замечательная вышла модель и действовала отлично. Здорово, что он все смастерил сам. Миссис Боуленд поила его, кормила, иногда леденцы давала. Все было хорошо.
«Да нет, это глупости просто, – думала миссис Хелина Киншоу, – и, конечно, еще истерика после шока. Мало ли что он болтает. Расстраиваться не следует. Ему всего одиннадцать лет, и чего только он не пережил, это тоже надо учитывать. Не стоит огорчаться».
Мистер Джозеф Хупер сказал:
– Дети иногда сами не понимают, что говорят, – и она в душе поблагодарила его за твердость, за уверенный тон. А мистер Хупер подумал, в свою очередь: «Возможно, я еще кое на что гожусь, возможно, я кое в чем не так уж плохо разбираюсь. Я было совсем утратил веру в себя, а она меня приободрила, я ей должен быть очень признателен».
Он сказал:
– Не забывайте, у вас своя жизнь. Нельзя посвящать себя исключительно интересам сына. Вам надо и о себе подумать.
– Да, – сказала она, – да. – И она позволила себе немного разнежиться, предаться мечтам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57