»
– Это я, Анни… У вас случайно нет… вазелина или крема какого-нибудь, или глицерина? У меня губа лопнула, а я её, как назло, всё время прикусываю…Анни открывает дверь и удивлённо застывает на пороге: она заплела волосы на ночь в толстую чёрную косу, которая придаёт её облику что-то китайское и жалобное. Я извиняюсь, пускаюсь в объяснения – раньше я практически ни разу не заходила в спальню к Анни. Совершенно очевидно, что она не терпит чужого присутствия в своих владениях, моего в том числе. Может быть, боится, что жёлтые портьеры, белые стены с фризом из поддельного чёрного дерева, невыразительная белая, как в престижном отеле, мебель проговорятся о том, как она проводит беспокойные полусонные ночи? Но в комнате и не пахнет тайной, мой нюх не обнаруживает даже намёка на индивидуальность – разве что аромат экзотической дорогой древесины, которым благоухает, готова поклясться, тело самой Анни, не признающей искусственных запахов…Типичное жилище путешественницы – глаз так и ищет в углу дорожную сумку… На письменном столе – нетронутая бумага, ржавое перо. Ни одно лицо не улыбнётся вам с фотографий на голых стенах. Когда моя подружка снова соберётся в бега, ей останется лишь забрать роман, что лежит, распахнутый, на разобранной постели, да смятый платочек со стола – и всё: ничто в этой безымянной комнате не напомнит об Анни…Моя странная хозяйка стоит и слушает меня: синие покорные глаза на смуглом лице, рот приоткрылся, придав Анни такое недовольное выражение, что мне одновременно хочется и рассмеяться, и поколотить её…– Крем для губ?.. У меня нет… его вообще в этом доме никогда не бывало… Нет, постойте-ка!Она открывает шкаф, роется в тёмном ворохе и возвращается ко мне чрезвычайно довольная.– Вот, держите. От трещин, наверное, помогает.На коробочке, которую она мне протягивает, значится: «Театральный грим, рашель».– Но… это же для сцены! Где вы его стянули, Анни?– Я его не стянула. А купила, когда было нужно. Правда, с тех пор он мог прогоркнуть.– Играли в домашней комедии?– Да нет, – вздыхает она устало. – В театральной пантомиме. Я несколько дней представляла в пантомиме.– И где же? За границей?Мои вопросы звучат сухо, я оскорблена, обижена, что она скрыла от меня такое – или сочинила? Она садится на постель и проводит ладонью по лбу. Я хватаю и встряхиваю худенькую ручку, выскользнувшую из бледно-голубого пеньюара.– Вы смеётесь надо мной, Анни?Она улыбается, почувствовав, как я на неё рассердилась. В комнате жарко, дремлет огонь под белёсой бархатной золой… Я подталкиваю Анни бедром, чтобы она пустила меня на мягкую перину, и усаживаюсь рядом с ней, радуясь, что услышу сейчас новую интересную историю, что моя подружка снова заговорила, что уже так поздно и по ставням стекает шелковистыми струйками зимний дождь…Обняв колени руками, сжавшись, Анни начинает рассказ:– Ну так вот… Помните, в театре «Патюрен» провалился спектакль? Тогда в один вечер шла маленькая опера в двух актах, очень трагичная, под названием «Старая королева», потом «Картины, вырванные из жизни», где убивают всех и вся, потом студенческие сценки и, наконец, пантомима: «Господь, Мираж и Власть».– Хм… что-то смутно припоминаю.– Не сомневаюсь. За две недели театр разорился. Но пантомима, между прочим, была прелестная… Я играла в ней юную рабыню, рвавшую розы, в конце её уносил Фавн.– Неужели правда?.. Вы играли в театре? Она улыбается без всякого тщеславия:– Я этого не говорила. Клодина. Я участвовала в пантомиме… Разве это сложно? И потом, я вынуждена была. Надо вам сказать…Она тщательно собирает в мелкие складочки пышный воротник батистовой ночной рубашки, выбившийся из-под халата…– Незадолго до того я познакомилась с одним «комедиантом», как они сами себя называют. Он ещё не кончил Консерватории. До 1946 года во Франции Государственная консерватория готовила не только музыкантов, но и драматических актёров.

Нет! Он не был никудышным актёром! Студенческую премию получил… Но даже премированный ученик и профессиональный трагик, к несчастью, не одно и то же… Вот он и исполнял незначительные роли у Сары: играл сеньора Вандрамена, пажа Орландо, и всё благодаря ногам… У него были такие ноги…Она поискала, с чем их сравнить, но сравнения, видно, попадались только неприличные…– В общем, всем ногам ноги! Сара ему однажды сказала, когда он играл пажа Орландо: «Ну у тебя и ноги, мальчик мой, – полное соответствие эпохе».– Какой эпохе, Анни? Эпохе Сары?– Нет… шестнадцатому веку, кажется…– И где же вы его подцепили?Она смеётся мне в лицо, ударяет кулачком по пышной подушке и замолкает.– Это нечестно, Анни! Рассказывайте немедленно, или я вас защекочу!Я говорю это просто так, однако эффект получается ошеломляющий. Анни шарахается к стене, вытягивает в ужасе руки и умоляюще верещит:– Нет! Нет! Не надо! Я умру!.. Я всё, всё расскажу!.. И, сглотнув слюну, быстро выговаривает:– Я познакомилась с ним у вас!– У меня? Что за шутки! Я не знаю ни одного средневекового пажа… Вы бредите, Анни.– А вот и нет! Он, бедняжка – всё-таки бедняжка, – недели три был секретарём у Рено.Я театральным жестом хлопаю себя по лбу.– Постойте-ка!.. Молоденький такой – волос излишек, белья недостаток, красивые глазки…Она при каждом моём слове согласно кивает.– Вспомнила, как же! Его звали…– Огюст, – тихо подсказывает Анни.– У нас он звался проще… господином де Сен-Йором.– Это его псевдоним.Как хорошо она это сказала! Что за прелесть моя Анни! Вот такой я её люблю, была бы она всегда такой: не то наивный ребёнок, не то опытная любовница, порочность так и рвётся наружу из-под целомудренного облика… Я притягиваю её к себе за толстую косу, как плод за гибкую веточку, и целую куда придётся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43