Эти волосы, изменившие цвет, эта печать скверны, будто внезапно подступившая старость… Антуан сотрясается в глухих рыданиях, чувствуя, что лучше умереть…
– Тише, – говорит Мама.
При звуке рыданий плотно сжатые веки Минны, синеющие на восковом лице, приподнимаются… Прекрасные бездонные глаза под благородными бровями, полные смятения от того, что им пришлось увидеть, – это, несомненно, глаза Минны! Они закатываются к потолку, а затем обращаются на Антуана, который плачет, забыв о носовом платке… Бледные щёки вспыхивают обжигающим розовым пламенем; она явно совершает над собой какое-то ужасное усилие, прижимаясь к Маме и устремляя к Антуану хрупкие испачканные руки…
– Антуан, это неправда! Неправда! Скажи, ведь ты веришь мне, что это неправда?
Он изо всех сил кивает «да, да», глотая слёзы… Мир для него обрушился, и он верит лишь в то, что эта изумительная девочка по собственной воле стала игрушкой в чужих руках, порочной куклой, использованной и выброшенной за ненадобностью, когда она насытила похоть одного, а может быть, и нескольких негодяев…
Он оплакивает Минну и самого себя, потому что она навеки обесчещена, унижена, отмечена позорным клеймом…
Часть вторая
Я буду спать с Минной!»
Маленький барон Кудерк произнёс эти слова сосредоточенно и отчётливо, затем сильно покраснел и поднял меховой воротник. Казалось, он принял решение завоевать, с одной лишь тросточкой в руках, обширную угрюмую степь, раскинувшуюся за улицей Руайяль, где почти слепнешь в дымном сумраке. Теперь виден лишь его коротко стриженный светлый затылок и дерзкий нос маленького изящного шалопая. В тени деревьев на улице Габриель он, расхрабрившись, осмелился повторить прямо в зябкую спину полицейского: «Я буду спать с Минной!.. Поразительно, но ни одна женщина – если не считать англичанки моего братца, самой первой из всех, – не волновала меня так… Минна ни на кого не похожа…»
Подходя к улице Христофора Колумба, он уже думал только о том, что нужно разложить пирожные и поставить электрический чайник, а главное, что раздевание желательно осуществить как можно быстрее, непринуждённым образом и словно бы незаметно. Его начинало тяготить то, что он слишком молод. Всё время быть маленьким бароном Кудерком, которого дамы «У Максима» нежно зовут «шпанёнком»; иметь дерзкий нос, насмешливые и близорукие голубые глаза, свежий рот жителя предместья; но… как при этом забыть, что тебе всего лишь двадцать два года!..
– Господин барон, эта дама уже здесь! – шепчет ему камердинер.
– Как! Она уже здесь! А пирожные! А цветы! И всё остальное! Ах, какое неудачное начало… Хорошо хоть камин успели разжечь!
Она уже здесь – словно у себя дома: сняв шляпку, сидит у камина. Простое платье закрывает ей ноги, светлые волосы, стянутые узлом, наэлектризованы от мороза и окружают голову серебристым нимбом: юная девушка с английских гравюр, сложившая руки на коленях… И какой детской серьёзностью проникнуты эти черты, тонкие и чёткие до чрезмерности! Муж её Антуан частенько говорил: «Минна, отчего ты кажешься такой маленькой, когда грустишь?»
Она подняла глаза на вошедшего блондина и улыбнулась ему. Улыбка сразу превратила её в женщину. В этой улыбке были и высокомерие, и готовность ко всему, что пробуждало у мужчин желание отважиться на любое предприятие…
– О Минна! Как вымолить у вас прощение? Неужели я действительно опоздал?
Минна, поднявшись, протянула ему узкую руку, с которой уже успела снять перчатку:
– Да нет, это я пришла раньше.
Их голоса звучали почти одинаково: на её звучное неторопливое сопрано накладывалась его парижская манера повышать тон…
Он сел рядом с ней, внезапно испугавшись этого уединения. Нет вокруг толпы бдительно-злоязычных друзей, нет мужа – мужа, правда, крайне невнимательного, это так, но всё-таки в его присутствии можно было забавляться лишь играми флиртующих школьников: скрещивать пальцы под прикрытием чайного блюдечка, обмениваться быстрым поцелуем за спиной у Антуана… Ещё вчера маленький барон Жак мог говорить себе: «Я их с лёгкостью обвожу вокруг пальца, они ни о чём не подозревают!» Сегодня же он наедине с Минной, этой Минной, которая приходит, сохраняя полное присутствие духа, раньше времени на их первое свидание!
Он поцеловал ей руку, одновременно окинув её быстрым изучающим взглядом. Она склонила голову и улыбается горделивой двусмысленной улыбкой… Тогда он жадно прильнул ко рту Минны и впился в губы, не говоря ни слова, охваченный внезапно таким жаром, что полусогнутое колено его задёргалось в бессознательном танце.
Она слегка задыхалась, запрокинув голову. Светлый узел волос давил на шпильки, норовя рассыпаться блестящими волнами…
– Подождите! – прошептала она.
Он разжал руки и встал. Лампа осветила снизу его изменившееся лицо, побледневшие ноздри, алчный яркий рот, дрожащий розовый подбородок, всё его ещё детское лицо, внезапно постаревшее от желания, которое облагораживает и истощает.
Минна, продолжая сидеть, смотрела на него взором, излучающим покорность и тревогу, невыносимую тревогу… Когда она подняла руку, чтобы поправить шпильки, он схватил её за запястье:
– Нет, не надо распускать волосы, прошу тебя, Минна!
Она слегка покраснела от этого «ты» и опустила ресницы, более тёмные, чем волосы. Ей приятно, но одновременно она немного задета.
«Возможно, я люблю его?» – подумала она, пытаясь заглянуть в сокровенные тайники своей души.
Он опустился на колени, протянул руки к корсажу Минны, к слишком сложному для него нагромождению крючков и застёжек, к двойной петле стоячего воротника, заледеневшего от крахмала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55