). Наконец всё более или менее в порядке. Не успев вытереть чёрных от карандаша губ, с места поднимается пугающе долговязая дылда Анаис и принимается читать «Платье» слезливого Манюэля: В мансарде небольшой в туманный тихий деньДвум – мужу и жене – всё ссориться не лень. Пора! По стёклам класса пробегает огромная тень, все вздрагивают и встают – из почтения – в тот самый момент, когда дверь открывается и входит папаша Бланшо. У него внушительная физиономия, обрамлённая седоватыми бакенбардами, и ужасный акцент уроженца Франш-Конте. Он с важным видом вещает прописные истины, разжёвывая их с не меньшим воодушевлением, чем Анаис – ластики. Одевается он старомодно и строго. Старый зануда! Будет теперь зудеть целый час! Засыплет дурацкими вопросами, а потом примется уговаривать нас пойти по преподавательской стезе (пошёл бы он сам куда подальше!).– Садитесь, дети мои!«Его дети» с кротким скромным видом садятся. С каким удовольствием я убралась бы отсюда! Директриса спешит к нему с почтительно-неприязненной миной на лице, меж тем как её помощница, целомудренная Лантене, закрывается в своём классе.Господин Бланшо ставит в углу свою трость с серебряным набалдашником и начинает с того, что доводит до белого каления директрису (так ей и надо!), отведя её к окну и пустословя об экзаменационных программах, рвении, прилежании и тому подобном. Мадемуазель Сержан слушает, поддакивает, но сама смотрит в сторону, и её глаза постепенно стекленеют. Похоже, она не прочь треснуть его чем-нибудь по башке. Доконав директрису, Бланшо берётся за нас.– Что шитала эта девушка, когда я вошёл?Девушка, то бишь Анаис, вытаскивает изо рта розовую промокашку и оставляет в покое Мари Белом, которой нашёптывала на ушко что-то явно непристойное; Мари, пунцовая от смущения, в стыдливом ужасе закатывала глаза, но тем не менее внимательно слушала подружку. Бесстыдница Анаис! О чём это она там треплется?– Итак, дитя моё, что вы там шитали?– «Платье», господин инспектор.– Прошитайте ещё раз, пожалуйста.Прикидываясь испуганной, Анаис начинает сначала. Бланшо тем временем оглядывает нас мутными зелёными глазами. Он порицает любое кокетство и хмурит брови, когда видит чёрную бархотку на белой шее или кудряшки на лбу и висках. Ко мне он каждый раз придирается из-за распущенных вьющихся волос и белых плиссированных воротничков, которые я ношу с тёмными платьями. Я люблю одеваться просто, но красиво, а он находит это в высшей степени непозволительным. Анаис кончает декламировать, и Бланшо заставляет её провести логический анализ (какое там!) пяти-шести строк. Потом спрашивает:– Дитя моё, почему вы завязали этот шёрный бархат вокруг (именно так!) шеи?Началось! Ну что я говорила! Растерявшись, Анаис, как последняя дура, отвечает:– Для тепла.Вот недотёпа пугливая!– Для тепла, говорите? Но ведь шейный платок греет куда лучше.Шейный платок! Почему тогда не шерстяной вязаный шлем? Вот уж занудливый старый хрыч! Я не могу сдержать улыбку и тем самым привлекаю его внимание.– А вы, дитя моё, пошему вы такая растрёпанная? Пошему не пришесались? Вам следует собирать волосы в пушок.– От такой причёски у меня болит голова.– Но по крайней мере вы могли бы их заплести.– Могла бы, но папа против.Вот привязался! Неодобрительно щёлкнув языком, он садится и принимается изводить Мари вопросами о Гражданской войне в США, одну из двойняшек – о береговой линии Испании, другую – о прямоугольных треугольниках. Потом вызывает меня к доске и велит начертить круг. Я повинуюсь. Круг так круг.– Внутри нарисуйте розетку с пятью листьями. Предположим, свет падает на неё слева, обозначьте штрихами тени на листьях.Для меня это пара пустяков. Вот если бы он заставил меня что-нибудь вычислять, тогда мне была бы хана. А розетка, тени – тут я собаку съела. Я справляюсь с заданием довольно неплохо – к большой досаде сестёр Жобер, втайне надеявшихся увидеть, как меня отчитывают.– Недурно. Да… недурно. Вы сдаёте в этом году выпускные экзамены?– Да, господин инспектор. В июле.– А не хотели бы вы потом поступить в педучилище?– Нет, господин инспектор, потом я возвращусь в лоно семьи.– Да? Впрочем, полагаю, у вас нет призвания к преподавательской деятельности. Жаль.В его устах это звучит как обвинение в детоубийстве. Бедняга, оставим ему его иллюзии! Видел бы он скандал с Арманом Дюплесси или как милуются наши наставницы, бросив класс на произвол судьбы!– Будьте добры, мадемуазель, покажите мне второй класс.Мадемуазель Сержан отводит его во второй класс, где и остаётся, чтобы защитить свою бесценную Эме от инспекторских придирок. Пользуясь отсутствием директрисы, я на радость девчонкам рисую на доске карикатуру на папашу Бланшо: не довольствуясь дурацкими бакенбардами, пририсовываю ему ослиные уши, потом быстро стираю и возвращаюсь на место, где малышка Люс нежно берёт мою руку и пытается меня поцеловать. Я слегка отстраняюсь, и она скулит, что я злюка.– Злюка? Не будешь лезть ко мне со своими телячьими нежностями! Держи свои чувства при себе. Лучше скажи, у вас в спальне по-прежнему бессменно ночует одна Гризе?– Нет, Эме дважды ночевала по два раза кряду.– Всего, значит, четыре. Ты бестолочь, и не просто бестолочь, ты глупа как сивый мерин! А кстати, пансионерки ведут себя спокойнее, когда под пологом лежит твоя целомудренная сестрёнка?– Едва ли. Знаешь, как-то ночью одной ученице стало плохо, мы встали, открыли окно. Я окликнула сестру, хотела взять у неё спички, которые как на грех куда-то запропастилась, так она даже не шевельнулась, даже не вздохнула, словно в кровати никого не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70