Она почувствовала, как ей тягостна и как никогда в прошлом чужда его профессиональная жизнь.
«Ну вот… Почти двенадцать лет супружества, и такая неловкость между нами, такая скудость общения…»
– Ты сейчас красивая.
Она вздрогнула и поспешила улыбнуться глядящим на неё прекрасным жёлтым глазам.
– Я думала, ты спишь, Фару.
– Ты красивая, но у тебя грустный вид. Может, ты и в самом деле грустишь.
Он поднял руку и безвольно уронил её опять на диван.
– Какой странный момент ты выбрал, Фару.
– Фанни, дорогая, с чего ты взяла, что его выбирают?.. Я выхожу из пустыни, – сказал он, вставая и потягиваясь. – Эти люди, там… Один, например, может играть свою главную сцену, лишь демонстрируя свой профиль справа. Когда я заставляю его повернуться другой стороной, он злится. А у одной актрисы, которая играет сцену отчаянного горя, волосы наголо сострижены и приклеены клеем… Если бы ты видела, как она крутит головой на коленях своего любовника… О, нет… И в довершение всего ещё Сильвестр!.. Что за наказание!.. А у тебя красивое лицо нормального человека.
Он положил тяжёлые руки на плечи Фанни, с удовольствием созерцая её белое лицо, её карие выпуклые, как у турчанки, глаза. Она отдавалась этому взгляду с глубоким смятением, приятным, как боль сладострастия. Скрип паркета предупредил Фанни, что вошла Джейн.
– Я рад отметить, – сказал Фару не оборачиваясь, – что иногда вы, Джейн, умеете закрывать дверь тихо.
Ответа не последовало. Оставив Фанни, он сердито пошёл прямо на Джейн.
– Ну! Добрый домовой Леденцового кораблика! Теперь вы, кажется, немного успокоились?
Шатаясь от усталости, он засмеялся немного пьяным смехом, мстя за то, что ему пришлось так долго сдерживать себя, подавлять в себе бурю там, в театре, у сценической рампы…
– Мне показалось, что вы не любите светловолосых артисток… А, Джейн?
Фанни подошла к нему и с силой потянула назад, словно он нагнулся над пропастью.
– Замолчи, Фару! – торопливо взмолилась она. Она следила за Джейн, за Джейн разъярённой, необычно бледной, готовой бросить вызов…
– Вот ещё, буду я разводить церемонии, – очень громко сказал Фару.
И Джейн вся сжалась, словно ожидая удара, словно готовясь уже отражать его головой, увенчанной невесомыми белокурыми волосами, и давать сдачи. Незнакомая гримаса исказила детский изгиб её рта, а взгляд стал ненавидящим и несчастным.
– Джейн! – крикнула Фанни, протянув к ней обе руки.
Её крик, её жест подействовали на хрупкое напрягшееся тело, судорожная и враждебная поза которого пробудила у Фанни воспоминание о прежней, молоденькой Фанни, когда её третировал Фару, похожей на эту доблестную воительницу с матовой бледностью на лице…
– Уходи! – приказала Фанни мужу. – Да, я говорю серьёзно, уходи. Там у тебя полно дел. И в другой раз вымещай, пожалуйста, своё плохое настроение на мне, а не на других. Не на других – по крайней мере в моём присутствии… Ты… ты делаешься невыносимым перед премьерой. Через три дня ты будешь… ты будешь гораздо добрее.
Она слегка запиналась и чувствовала, что у неё дрожит подбородок. Она уже давным-давно забыла, что такое гнев, и теперь, перебарывая себя, она улыбалась какой-то неопределённой улыбкой, как оскаливаются некоторые животные, упивающиеся собственной яростью. Фару неправильно истолковал эту улыбку и уступил с покорностью виноватого человека.
– Я веду себя отвратительно! – вздохнул он. – Я чувствую, как я отвратителен. Что я за невежа!
Он сделал ударение на последнем слове, повторив его с пошловатой снисходительностью. Фанни облегчённо вздохнула и стиснула зубы, чтобы не дрожал подбородок.
– Джейн, может, вы изволите… – смягчившимся тоном начал он, но Фанни перебила его.
– Нет! Только не сегодня! Завтра всё будет лучше. Иди на свою репетицию, точи свои когти о Пьера и Поля, о Сильвестра, о продавца программок, если хочешь, только оставь нас в покое!
– На репетициях не бывает продавца программок, – сказал озадаченный Фару.
– Иди, Фару, занимайся своими делами, иди… Когда он вышел, Фанни тотчас принялась собирать пустые бокалы из-под портвейна, приговаривая без умолку, чтобы только Джейн ещё немного помолчала.
– Вот ведь!.. Нет, ведь правда, правда… Какая отрава эта его профессия. Вы же знаете, что в том состоянии, в котором он сейчас находится, ему достаточно выпить совсем немного портвейна, чтобы потерять всякое самообладание…
Однако про себя она думала:
«Я ещё отделалась лёгким испугом! Как это Джейн могла до такой степени забыться! Она чуть было не заговорила, не закричала, главное – чуть было не заговорила…»
Заново попудрившись и причесавшись, Джейн красила губы. Нервно покусывая их, она съедала свежую помаду и машинально красила губы снова.
– О! Вы знаете, – вдруг сказала она, – я бы за словом в карман не полезла, чтобы ответить ему! Он нисколько не испугал меня, хоть он и великий Фару. Видела я и не таких…
Она с вызовом поглядела на дверь, которую Фару закрыл за собой, и произносила слова, свойственные разве что какой-нибудь драчунье или разобидевшемуся мастеровому. Её рот снова исказила лёгкая плоская гримаса, и Фанни ощутила озноб от тоски и одиночества.
– Джейн, а что, если мы поужинаем? Меня воротит от этих нервных срывов. Мы остались одни. Жан пошёл на собрание своей «Деятельной молодежи»…
Джейн взяла Фанни за руку. Её ещё судорожно сжатые пальцы дрожали мелкой дрожью, и Фанни запечатлела у неё за ухом небрежный поцелуй.
«Два месяца назад, – подумала Фанни, – я бы села за стол одна или хорошенько бы осадила эту мадемуазель… Но с тех пор как я узнала, что они виноваты передо мной, я вдруг сделалась такой боязливой…»
Перед ней сидела стоическая компаньонка, которая пила, ела, разговаривала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50