Но раз уж сцена моя!.. Пока мы переписывались, это ещё ничего не значило. Серьёзные переговоры они ведут только по телефону.
– Через кого? – спросила Алиса.
Он отпил кофе, сделал вид, будто обжёгся, секунду помедлил, глядя на жену, и, поскольку уйти от ответа больше нельзя было, придал словам оскорбительный оттенок:
– Через Амброджо, разумеется. Кому же ещё они могли бы это поручить, как не Амброджо? Мы ведь с ним компаньоны – если можно так выразиться.
Он встал, отошёл на несколько шагов, затем вернулся.
– Ну?.. Ты ещё что-нибудь хочешь сказать?
Она подняла на него взгляд, более сонный, чем когда-либо.
– А?.. Что я скажу?.. Ах да!.. Что ж, я согласна.
– На что согласна?
– Подготовить эскизы.
– За четыре дня?
– У меня есть сорок четыре наброска… балетных костюмов…
У Мишеля вырвался недоверчивый смешок коммерсанта:
– Сдаётся мне, ты недолго будешь корпеть над балетными костюмами, поскольку…
– А?
– Подумаешь!.. Четыре классических балеринки на пуантах…
– Одену в тарлатан, – бросила Алиса.
– Да… парочка танцовщиков-акробатов…
– Полуобнажённые, в лоскутах ткани и стразах.
– Стразах? – возмутился Мишель. – По-твоему, сейчас тринадцатый год? Не сходи с ума. Вот блестки – это сгодится. Без особых претензий, в общем. Особых претензий, впрочем, и не надо… В том числе и для драматических персонажей. Иначе, сама понимаешь, эти взбесятся…
Алиса словно бы проснулась, повеселела:
– Для драматических персонажей? Вместо перьев – громадные цветы, вместо вышивки – ленты, для видимости шёлка – накладной целлофан, а для видимости роскоши – бахрома, понимаю, понимаю!
– Наброски у тебя здесь?
– Да, все. В лиловом бюваре, – некстати вырвалось у неё.
«Это называется «ляпнуть», – подумала она, глядя, как Мишель угрюмо пьёт кофе. – Придётся исключить из своего лексикона слова «бювар» и «лиловый», иначе каждый раз буду видеть, как эта мимоза свёртывает побитые морозом листья. Однако эта мимоза дружески беседует по телефону с Амброджо. Столь же странно, сколь и загадочно, как говорил покойный папа».
Она потёрла озябшие руки, поёжилась от чего-то похожего на стыд: «Ужасно видеть, как всё между нами стало по-другому. Два слова – и вот он весь скукожился, сник, постарел, правый глаз почти совсем закрылся. А я не упускаю случая его осудить, как будто это он виноват, что я переспала с Амброджо…»
– Мишель, я сейчас переоденусь и сбегаю в деревню.
– В деревню?
– У меня ничего нет для рисования: ни бумаги, ни красок, ни кальки…
– Собираешься рисовать? – спросил он с отсутствующим видом.
– А как же, Мишель… эскизы костюмов!
– Ах да, верно, извини.
– Тебе ничего не нужно?
Он устремил на жену взгляд, говоривший о том, что его страдания не прекратятся.
– Нужно. Но ты не можешь дать мне то, что я хочу.
Он покраснел, как юноша, и большими шагами пошёл в дом.
Глядя ему вслед, она прикусила губу, мысленно обозвала его «романтическим идиотом», сердито бросила салфетку на стол и откинула голову, чтобы удержать две слезы, повисшие на ресницах. Полчаса спустя она сходила по склону холма, подставляя лицо редким каплям дождя. По дороге она размышляла над костюмами, прикидывала их себестоимость и собирала первые горлянки. «Я сделаю фее в «Даффодиле» такой вот головной убор, синий с рожками…»
В деревне она купила карандаши для школьников, красные и фиолетовые чернила, акварельные краски в брусках для самых маленьких.
– Их можно засунуть в рот, и никакого вреда не будет, – уверяла лавочница.
Алиса поднималась к дому повеселевшая, готовая любить весь мир. Она присела у обочины и стала набрасывать на листе только что купленной бумаги костюм Улитки. Мелкий дождь, неосязаемый, как брызги солёной волны, прилипал к её напудренным щекам и непокрытым волосам. «Уединиться на часок, немного поработать – вот верный способ улучшить цвет лица, да и настроение тоже!..»
Когда она дошла до террасы, грозовая туча заволокла почти всё небо, кроме узкой золотистой полоски над горизонтом.
– Мишель, где ты? – крикнула она.
Вместо ответа на пороге возникла Мария, руки у неё были в муке.
– Мсье ушёл. Мария?
– Мсье находится в библиотеке. Мсье не выходил из дому.
– Вы давали ему настой из трав?
– Да, но мсье рассердился и не стал пить. Мария опустила выразительные глаза, встряхнула смуглыми руками в белых мучных перчатках.
– Мсье говорил по телефону, может быть, я ему помешала…
Она обратила к Алисе своё новое лицо – лицо намечающейся союзницы – и неуклюже убежала.
«Ещё один звонок?.. И не выходил из дому? И не выпил настой?..»
Она помешкала, затем, выбрав маску легкомыслия, вошла, треща без умолку:
– Ты здесь? Господи, как тут темно! Ты представить себе не можешь, что предлагают в этих краях художникам для работы! И никакой возможности достать кальку! В общем, в Крансаке как в Крансаке. Если тут и приходит на ум «Плот "Медузы"», то не только тут – уж я-то знаю, повидала… Вот, взяла газеты. Новостей никаких?
Не вставая с дивана, он тяжело заворочался в полумраке.
– Ничего особенного… У меня страшная мигрень!.. Ах да!.. Мне звонили…
– Кто?
– Ну, эти люди. От Хирша и Борда… Извини, детка, но всё лопнуло.
– Что лопнуло?
– Постановка «Даффодиля».
– Как?
– Вот так. «Даффодиль» не пойдёт в театре на площади Звезды.
Он опять зашевелился, повернулся на другой бок.
– А как же… Вот это да… – пролепетала Алиса. – Вот это… Вот это номер…
Она села, машинально развязала свои пакетики, зажгла лампу на секретере.
– А теперь рассказывай.
– Говорю тебе, у меня голова раскалывается… – простонал Мишель.
– Примешь аспирин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31