Среди столов начали ходить служанки с подносами, и мужчины постепенно заняли свои места. Леонору усадили между Диллоном и отцом Ансельмом. Хотя девушка и старалась поддерживать непрерывный разговор со священником, все равно она чувствовала себя неловко, не в силах забыть о молчаливом человеке, сидевшем с другой стороны и время от времени легонько задевавшем ее то ногой, то плечом.
– Ты занималась подобной работой в доме своего отца? – спросил отец Ансельм.
– Нет. У нас было много слуг. Но я скоро поняла, что поручения исполняются гораздо усерднее, если сама руковожу прислугой. Конечно, мне доводилось работать и собственными руками, чтобы показать слугам, чего именно я от них хочу. Для того чтобы поддерживать в чистоте и порядке такой большой дом, требуется немало проворных рук, но, чтобы они стали умелыми, приходится обучать деревенских девушек новому для них делу. Мой отец, бывало, хвалил меня и за требовательность, и за терпение.
Диллон слушал этот разговор в полном молчании. Он не знал, что удивляет его больше: то ли что девушка, оказывается, умеет вести хозяйство, то ли что она терпелива со слугами. Он не ожидал подобных добродетелей в избалованной дочери английского лорда.
– А вы живете здесь, отец Ансельм? – Леонора быстро сменила тему, надеясь отвлечь внимание слушателей от своей персоны. Кроме того, она частенько недоумевала, почему монах проводит в крепости столько времени.
– Моя обитель – монастырь Святого Коллума, – ответил старый священник. – Но Диллон построил здесь, в Кинлох-хаусе, часовню, так что деревенские жители, если им приходится задерживаться в крепости надолго, например, во время осады, всегда имеют место и возможность совершать обряды.
– Интересно взглянуть на эту часовню. – Она бросила косой взгляд на Диллона, понимая, что он внимательно слушает ее. – И, конечно, хотелось бы помолиться там, святой отец.
Диллон нетерпеливо засопел. Эта женщина воистину хитроумный противник. Плутовка бросает ему настоящий вызов. Как только он выпустил ее из заточения, она сразу почувствовала себя вправе требовать большей свободы. Она знает, как трудно отказать в столь благочестивой просьбе, и пользуется этим.
Отец Ансельм широко улыбнулся, и морщинки лучиками пробежали по его лицу.
– Надеюсь увидеть тебя на утренней мессе, дочь моя. Может, и Диллон не откажется прийти с тобой?
Диллон нахмурился еще сильнее.
– Брат Диллона, Шо, ревностно посещал все церковные службы, – добавил священник, – он давно уже дал обеты нищеты и целомудрия.
Священник понял, что ему удалось заинтересовать англичанку.
– Но почему? – спросила она.
– Чтобы подготовиться к служению Господу. Он намерен посвятить свою жизнь благочестивым размышлениям и молитвам.
Леонора бросила осторожный взгляд на Диллона и увидела, что на лице его отразилась не только гордость, но и мучительная боль. Одного упоминания о младшем брате оказалось достаточно, чтобы новая волна горя захлестнула его душу. Впервые за долгое время девушка поняла, что Диллон способен страдать не менее глубоко и мучительно, чем ее отец. Неужели дикари так же оплакивают свои потери, как и благородные люди?
Словно прочитав ее мысли, отец Ансельм тихо проговорил:
– Не только для Диллона и Флэйм, но и для всех нас будет огромной потерей, если Саттон и Шо никогда не вернутся к нам.
– Мой отец – человек чести, – с вызовом откликнулась она. – Они вернутся. Вернутся целыми и невредимыми.
– Остается уповать только на Господа, чтобы это оказалось так, – тихо произнес Диллон. Он с такой яростью оторвал от каравая краюху, что Леонора почувствовала беспокойство. Мурашки пробежали по ее спине.
Девушка наблюдала, как он принялся механически жевать, явно не ощущая вкуса. Хотя от работы у нее разыгрался аппетит, она тоже едва притронулась к безвкусной еде, что стояла перед ней, с трудом заставила себя проглотить несколько кусочков и отодвинула тарелку подальше.
– Вы снова ничего не едите, – заметил Диллон.
– Я не голодна.
Он заговорил совсем тихо, чтобы его не услышали другие:
– Вы и так уже похудели. Извольте есть, иначе ваш отец обвинит меня в том, что я морил голодом его любимое дитя.
– Я не дитя. – Леонора почувствовала, как в душе ее закипает гнев. Непостижимым образом этот человек умеет превратить каждое слово, каждую фразу в команду, отданную свысока. Неужели он делает это намеренно, чтобы заставить ее вступить в схватку? Если так, его можно поздравить. – И я не допущу, чтобы мне приказывали питаться подобной гадостью.
– Немедленно успокойтесь, – приказал он. – Оскорбить нашу пищу достаточно для того, чтобы вызвать справедливый гнев каждого, кто находится в этом зале.
– Они и так уже ненавидят меня только за то, что я – англичанка. Неужели мое нежелание есть эту мерзость тоже поставится мне в вину?
Его рука, невидимая под столом, больно сжала ей запястье. Он приблизил губы к ее уху и прошипел сквозь зубы:
– Женщина, ни слова больше, не буди мой гнев. Если ты не способна есть, так постарайся, по крайней мере, быть повежливее.
– А ваша сестра старается? – Лицо ее было совсем близко от него, и он увидел, как пылают ее глаза.
Он нахмурился. Как получается, что он может управлять сотнями людей, но никак не может справиться с двумя разъяренными, настроенными друг против друга женщинами? Казалось бы, у его сестры и этой англичанки так мало общего – и все же по характеру, по темпераменту они до того похожи. Обе своевольны и упрямы. И обе отлично умеют испытывать терпение и мужчин, и самих святых угодников.
– Ни слова больше. – Он выпустил ее руку и поднес кубок к губам, делая большой глоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93