– Я вами горжусь, – сказала Эллен, когда он вернулся.
– С какой стати? Я же себя повел, как трус.
– За то, что вы меня послушались, – и она коснулась губами его щеки.
Ничего, не такое уж и унижение, зато она хоть чему-то порадовалась.
Он завернул за угол и нашел другое незанятое местечко.
– Легко отделались, – сказал ему метрдотель. – Я всю вашу стычку из окна наблюдал, он ведь вас и покалечить мог, знаете ли.
– Ага, – буркнул Бен. – Видно, день у меня сегодня такой везучий.
«Кейдж и Толнер» – старый ресторан, знаменитый морской кухней и внутренней отделкой, сохранившейся с начала XIX века. Столики, застланные белыми льняными скатертями, вытянулись вдоль узкого зала шеренгами, как солдаты, а в старинных зеркалах по стенам видны были отблески газовых рожков, отбрасывавших мягкий свет.
– Какое чудесное местечко, – заметила Эллен, – никогда тут раньше не была.
– Теперь, надеюсь, захотите прийти еще, – сказал лощеный официант в белых перчатках, подавая меню. – Что будете пить?
– Водку с тоником для меня, и побольше водки, пожалуйста, – сказала Эллен. – Мне сегодня надо что-нибудь покрепче. «Ах вот как, она уже пробует шутить», – подумала Эллен.
– А мне просто воду, – сказал Бен.
– Вы вообще не пьете?
– Иногда, редко. – Он взял меню. – Начнем с креветок, хорошо?
– Сию минуту, – официант двинулся вниз.
Эллен увидела их отражения в одном из матовых зеркал. Бен нервно теребил салфетку. Она улыбнулась.
– Все переживаете этот случай там, на стоянке?
– Конечно, такое ведь никому нельзя спускать.
– Уж и никому. Почему вам непременно надо выходить победителем?
Он взглянул на нее исподлобья.
– Потому что в Бруклине иначе не выжить.
– И вы всегда так считали?
– Видите ли, – Бен разгладил усы, – когда я был мальчишкой, Бруклин разделялся на зоны, воевавшие одна с другой, – еврейская была зона, ирландская, итальянская… У деда была молочная на Канарси. И чтобы до нее добраться, мне приходилось или давать огромный крюк, или идти напрямик через ирландскую территорию.
– И вы, само собой, шли напрямик.
– Точно.
– А что потом?
– А потом они с тебя требовали платить им «дань», так это называлось, а неплативших били.
– Вы хоть раз заплатили?
Бен покачал головой.
– А колошматили вас часто?
Бен поднес к губам свой стакан, улыбнулся не без самодовольства.
– Разве мое лицо производит впечатление изуродованного побоями?
Эллен засмеялась, чокаясь с ним.
– Пью за вашу скромность, сэр.
Весь вечер он заставлял ее смеяться. И только когда они вернулись домой и она улеглась, когда вновь на нее нахлынули картины прошедшего дня, у Эллен опять стало тяжело на сердце. Все равно она так благодарна Бену за то, что он всячески старался отвлечь ее, заставить думать о другом, не об этой боли, от которой у нее все горело внутри. Он даже про диету свою забыл, заказывал только те блюда, которые, знал, ей понравятся. Когда он попросил принести суп из крабихи, она с недоумением переспросила: – Из крабихи? А почему не из краба?
– Потому что вкусные только девочки.
– Ну, конечно, совсем как в жизни, – заметила она, принимаясь за свою порцию, – все бы вам нас есть да есть.
Бен захохотал.
Ей нравилось, что веселится он совсем как подросток. Так и видишь его в детстве на улицах Бруклина: вот куда-то несется, вот с Милтом раскатывает на аттракционах.
Она прислушивалась к шуму душа, ровному, мерному, успокаивающему, и слезы, которые весь вечер она от себя гнала, опять подступили. Ах Рахирд, Рихард, ну как ты мог!
Эллен плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышал Бен, и так продолжалось, пока не осталось сил ни думать, ни плакать, ни упрекать, и тогда она провалилась в сон.
На своей половине Бен, улегшись, тоже прокручивал перед глазами события этого вечера. Прекрасно он провел время, прекрасно… Уж сколько лет такого вечера у него не было! Как ее глаза сияли, когда зажглись газовые рожки. Чудесная она девушка, так обо всех заботится, о бродягах этих своих, и за что только судьба так сильно ее ударила…
За столом он все время болтал, рассказывал одну нелепую историю за другой, пока она не перебила его:
– А знаете, Бен, отчего мне так больно… не просто оттого, что он меня не любит, предал меня, нет, самое ужасное… что он через меня переступил, взял и отбросил раз стала не нужна.
– Ничего он вас не отбросил, Эллен, просто немножко обманул, вот и все.
– Все, вы правда думаете, что это все? – Она невесело засмеялась, думая о чем-то своем. – Похоже, со мной дело совсем скверно. Столько лет ухлопала на психотерапию, а все коту под хвост.
– Не понимаю.
– Ну, как вам объяснить, это ведь с детства у меня, как и все остальное… Вскоре после того, как я родилась, отец ушел от мамы – он пил сильно, отец мой, ему вообще нельзя было семью заводить. А мама… мама очень это тяжело переживала. Она и меня-то на свет родила, чтобы заставить его жениться, а теперь на тебе, пожалуйста. Мне кажется, она одного хотела, чтоб я сгинула куда-нибудь. Правда, бить она меня никогда не била, но только все равно жестоко со мной обращалась, уж лучше бы ударила разок-другой. Она вот что мне каждый день твердила: «Еще раз меня не послушаешься, я возьму и умру, а у тебя будет злая мачеха, и станет она тебя лупить с утра до ночи».
Ему больно было такое слушать, но ей рассказывать – еще больнее. И он молча ждал, когда она выговорится.
– А я, когда такое слышала, ужасно пугалась. Ночами спать не могла. Крадусь тихонечко к маме в комнату, чтобы удостовериться: не умерла она, вон спит и ровно так дышит. – Эллен залпом осушила свой бокал. – Вот почему я так боюсь, что меня выбросят раз не нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97