- Пора бы передохнуть, - говорит мне Норт и всовывает в руку горячу
флягу. Вода будто кровь, три маленьких теплых глотка, и жажда только
сильней, но я отдаю флягу Норту и спрашиваю, как Илейна.
- Чудно! - говорит она. Глаза у нее блестят, и голос какой-то
странный. - Жарко, а хорошо. Петь хочется!
- Видишь? - говорит Норт. - Опять наваждение, да еще похлеще ночного!
У самого так и играет по жилочкам. А ты?
Он смотрит в глаза; у него непонятный взгляд - тяжелый, внимательный,
ждущий, мне странно и неприятно, но я так привыкла казаться! Я улыбаюсь и
спрашиваю спокойно:
- Что я?
- Ничего, - говорит он как будто бы с сожалением.
- Ортан, неплохо бы отдохнуть.
- Скоро, - сказал он. - Вон роща, видите? Там будет вода.
И мы ускоряем шаг.
- Ортан, - говорю я, только бы не молчать, потому что так горячо
внутри, так трепетно и беспокойно. - Ортан, а почему так пусто вокруг?
- День Зова, - говорит он непонятно. - Первый Запрет. Завтра нам с
Нортом придется драться.
- Почему? - и добавляю: - С кем? - Слава Небу, он не прочел мои
глупые мысли!
- Не знаю, - говорит он. - Кого встретим. Завтра и послезавтра
большие охоты. С третьей по шестую ночи Трехлунья время Второго Запрета.
Нельзя охотиться вообще. Пока не думай об этом. Надо еще дожить до завтра.
Он спокоен. Он так оскорбительно, так равнодушно спокоен!
И я говорю:
- Ортан, а Трехлунье - это действует на всех?
- Нет. Только на тех, кому пора. Элура, - говорит он и смотрит в
глаза, и взгляд у него, как у Норта, тяжелый и ждущий. - Это Трехлуние -
мое. Ты будешь со мной?
Короткая жаркая радость: он хочет меня, я ему желанна!
Холодная жгучая ярость: вот как? Меня, Штурмана, берут, как беженку,
как деревенскую девку?
Пронзительная печаль: а как же любовь? Так просто и грубо...
- Вот как? - говорю я, и голос мой сух - так сух, что мне самой
царапает горло. - Значит, тебе пора, а я так вовремя подвернулась.
Наверное, я должна быть польщена, ведь Илейна и моложе, и красивее.
Он смотрит с тревогой и молчит, а я не могу остановиться.
- И что: я могу отказаться или это и есть плата за наше спасение?
- Элура, - говорит он, - откройся! Я не понимаю, когда слова. Я не
знаю, что тебе отвечать.
- Ну и не отвечай! - я ускоряю шаг, но он схватил меня за руку и
удержал, легко и бережно, как паутинку.
- Элура, - сказал он, - я слышу: тебе плохо. Откройся, дай мне тебя
понять. - Сдвинул брови им вслушивается в меня, и я никак не могу
заслонить свои мысли. - Нет, - говорит он, - я всегда о тебе думал. Как
только увидел. Я просто не мог говорить, пока не пришла пора.
- Сезон случки? - говорю я ядовито. - Гон? Или у вас есть другое
слово?
- Нет! - теперь он нахмурился и отдалился. И говорит он медленно и
раздельно, словно уже не верит, что я способна понять.
- Мы, люди, чужие для мира. Мы меняемся. У нас много плохих зачатий.
Только дети, зачатые в пору Трехлунья, никогда не убивают своих матерей.
Выпустил руку и быстро ушел вперед, и мир мой стал сразу тесен и
глух.

Удивительная оказалась роща, сказочная какая-то. Плоские кроны
сплелись в непроницаемый полог, а под ними прохлада, зеленая тень и
тонкая, мягкая, будто перина, трава. А посредине круглое озерко с
прозрачной до дна ледяною водой. Низкие деревца наклонили над ним тяжелые
ветки: розовые, зеленые, алые плоды вперемежку с глянцевыми цветами.
- Ой! - сказал Илейна. - Как красиво!
- Привал гваров, - ответил Ортан. - Они не любят зимы. Когда
становится холодно, они уходят. Иногда только ночуют, а иногда живут
несколько дней.
- А что они делают, когда не кочуют?
- Погоди, Элура, - ответил он. - Ты поймешь.
Напились сладкой воды, обманули голод плодами - они были вкусные, но
все равно не еда - и улеглись отдыхать на нежнейшей травке.
Я медленно опускалась в горячую дрему, все плыло покачивалось,
кружилось - и вдруг толчок, холодная острая ясность, я села рывком,
открыла глаза и увидела ильфа. Золотисто-зеленая тоненькая фигурка, словно
луч, упавший сквозь толщу листвы.
И вовсе он был не человек! Золотистая гладенькая шерстка и огромные
ночные глаза. Ни морщинки на тонком лице, но я поняла вдруг, как он стар.
- Тише! - сказал он, - другие меня не видят. Существо без имени, -
сказал он беззвучно, - не надо меня бояться.
У меня есть имя! сердито подумала я.
Это звук без смысла, как и тот, каким ты зовешь Наори.
Наори?
- Его имя для _т_э_м_и_ Онои, для Отвечающих - Наори. У него много
имен, - сказал старик. - У него уже все имена, потому что он - взрослый.
Я смотрю на него и не знаю, что спросить. Слишком много вопросов, они
сбились в клубок и мешают друг другу.
- Нет! - сказал он. - Мне некогда отвечать. Я уже не Живущий. Я
пришел из Второго Предела, и Общее не помогает мне.
- И ты не боишься?
- Разумный должен делать то, что считает правильным сделать. Общее
было неправо - нельзя решать за разумных. Я пришел, чтобы услышать тебя и
чтобы дать тебе имя - истинное имя, которое позволит тебе возвращаться.
Помолчи, - сказал он, - мне нужно войти.
Он долго молчал, полузакрыв глаза, а потом открыл их и улыбнулся. Но
улыбка не тронула тонких губ, она просто повисла вокруг него легким
облачком доброты и веселья.
- Бедные дети! - сказал он. - Общее вас боится, потому что не может
понять, а вы - только дети. Неужели в том мире, откуда вы пришли, с вами
не было взрослых?
Мы не дети! подумала я сердито. А если и дети, то лишь потому, что вы
лишили нас мудрости наших предков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31