Ну, раз нет, так
нет. Утерся я, клинышек вбил в закраину, веревку закрепил, ноги через край
перекинул - и таким меня холодом обдало - чуть наутек не кинулся. Только
куда ж бежать? К кому? И полез я вниз.
А страшно-то как! Колодец, он внутри весь каменный, а камень будто
литой, без трещинки единой. А небушко-то вверх уходит, маленькое стало,
круглое, синее-пресинее, ровно чем дальше, тем краше. А стены вовсе
почернели, гладкие, соскользни - не удержишься, в черную воду полетишь, а
она, вода, все ближе, страшная вода, злая, накроет - не выпустит. И тут не
увидел, почуял я - дыра в стенке обозначилась. Невелика дыра, только
пролезть. Вот вишу я, на веревке качаюсь: сверху небушко родимое, вся
жизнь моя нерадостная, под ногами вода злая, а рядом дыра эта, а там то,
что смерти страшней, от чего бабка меня остерегала. И вперед нет ходу, и
возврату нет, и руки онемели, еле держусь.
Вздохнул я и полез в дыру.
Сперва узко было, только ползти, потом, чую, раздалось. Стал на
колени, руками поводил - нет стен. Поднялся и тут только верх нащупал,
еле-еле рука достала. А темень непроглядная и ветерок теплый вроде
навстречу тянет.
Ну, тут я не то что осмелел - просто надо - так надо! - вынул из
сумки гнилушечку - я их загодя в лесу набрал - и дальше пошел. Свет малый,
а все не так страшно, и ход обозначился. Ход круглый, раскинутыми руками в
обе стороны еле достать, а пол ровный, и идти легко. И стены, как в
Колодце, - из цельного камня, гладкие-гладкие.
Шел-шел, уже и притомился, и тут, чую, худо мне. Сперва мурашки по
спине пошли, а потом и вовсе уши позакладывало, ровно я в омут нырнул.
Обернулся - и ноги к земле приросли.
Тянется что-то из темноты, длинное такое, страшное. Я со страху
двинуться не могу, а оно все ближе, быстро так, тихо, - прямо сон худой!
Серое такое, безголовое, сверху блестит, а впереди два крюка огромадных
торчат. Подбежало - а я ни рукой, ни ногой! - и подниматься стало. Растет
надо мной и растет, крюками в потолок вцепилось; брюхо белесое, мятое и
ноги обозначились. Много ног - конца ему нет. И тут из брюха, из складки
какой-то, вдруг рука вылезла. Ну, не совсем рука, а так, вроде, - не до
того мне было, потому как вижу: блестит в ней что-то. И сам уж не знаю с
чего, а только понял я, что это конец мне пришел. Подкосились у меня ноги,
как стоял так и сел, и глаза со страху закрыл. Сижу и даже как-то не очень
страшно, просто жду, когда оно меня убивать станет. Вдруг чую: схватило
меня что-то холодное за плечи, вверх потянуло. Открыл глаза, а это оно
меня поднимает. Ну встал. Ноги не держат, трясет всего, а молчу. "Что
кричать? - думаю. - Сам полез, сам и получай".
Тут оно меня дернуло, на спину закинуло и дальше понеслось. А я ни
обрадоваться не успел, ни испугаться. Накрыло меня черным, а как
опамятовался, то лежал я на камне, и никого вокруг меня не было.
Лежу, шелохнуться боюсь, сердце в горле мотается. "Хоть бы не
вернулось, - думаю, а сам знаю: воротится, не зря оно меня сюда
приволокло. И вот диво: боюсь, а хочу, чтоб воротилось! Нет, - думаю, -
тогда оно меня помиловало, и теперь не обидит!"
С тем и заснул, а проснулся оттого, что уши заболели. Тьма - глаз
выколи, ничего не слыхать, а чую - рядом оно. И опять до того мне страшно
стало, даже про ножик я свой вспомнил, что в сумке. Ну, тут застыдился,
даже страх малость прошел - как так: с ножом на живое? Я и от стада-то
одним голосом зверей отгонял, есть у меня такой дар, что живое меня
слушается. Я через то и в пастухи пошел.
Пошарил по себе, сумку нашел - на месте она, родимая. И гнилушечки
мои тут - как сумку открыл, так и засветились. Вынул одну, огляделся. Стен
не видать, крыши тоже, а знать, невысоко она, потому как чудище торчком
стоит - за верх цепляется. Стоит и глядит на меня, глаз у него нет, а
глядит. Ну до того тошно! Будь глаза, я бы хоть что-то понял, а тут никак
не угадаешь чего ему от меня надо! И еще почудилось мне, что другое оно,
не то, что меня сюда притащило. Вроде и такое же, а другое.
Тут я и стал ему говорить, в голос, чтоб себя слышать - так у меня
лучше выходит, - какое оно большое, а я, мол, маленький, несмышленый. Что
в Колодец я заради интересу залез, только чтоб глянуть. А коль нельзя, то
пусть не гневаются, не знал ведь я.
Говорю и чую: не слышит оно меня. Ну хуже деревенских - голоса и то и
не слышит! И хоть бы само что молвило - стоит и глядит!
Постояло так, опустилось и пропало, только брякнуло за ним. Заперли!
Ну что делать?
Встал и давай осматриваться. Домок-то ни мал, ни велик: шагов десять
в длину, семь в ширину, вроде как яйцо. Стены все в штуках каких-то
чудных: кои блестят, кои черные, а кои навроде камушков прозрачных, что в
Ленивом ручье попадаются. Хотел тронуть, да не насмелился: еще прогневаю
их. Верх и впрямь невысок - на цыпочки встать, так дотянешься, и дырчатый
весь. Это - чтоб крюками за него цепляться сподручней. И ни дверцы, ни
окошечка, ни просвета малого, а дышать легко, только дух какой-то чужой,
жуткий.
И от духу того, от теми навалилась тут на меня горькая тоска. Что ж
оно: хоть бы слово молвило, хоть бы знак какой сделало! Хоть худое слово
бы, а то поглядело и ушло, и дверь за собой затворило! Неужто мне теперь
солнышка не видеть, век во тьме вековать? А там, на воле, травы пахнут,
птички поют, облака по небу тянутся. А аврушек моих ласковых небось Втил
пасет одноухий. Не накормит он их толком, не напоит, со сладкой травы на
соленую не погонит, потому как глухой он, как все деревенские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17