Как
вы считаете, господин Нод, мир за 20-30 лет изменится к лучшему?
- Черта с два! Я когда помер, мы по колено в дерьме стояли, а теперь
у них макушки не видно!
- Да, к сожалению, тенденция именно такова. Распад экономики,
коррупция, прорастание в аппарат уголовных элементов. Боюсь, контакт
станет для нас трагедией. Знаете, что хуже всего? Совершенно не важно,
спровоцируем ли мы их на враждебные действия. Самая невинная попытка
вступить в контакт с населением запустит механизм уничтожения всех
сколько-нибудь выдающихся людей. Если даже они устрашатся и оставят нас в
покое, цивилизация не скоро оправится от такого удара.
- А если не устрашатся?
- Наверное, это будет еще страшней, господин Ктар. Если они захотят
вмешаться: предотвратить, спасти, навязать нам свое понимание добра...
- А что, - сказал Хэлан. - Если они порядок наведут, мы их еще
обожать будем!
Аврил тихо улыбнулся.
- Не притворяйся, Хэл. Ты сам не потерпишь, чтобы тебе хоть что-то
навязали. Пусть даже хорошее, но если тебе это навяжут...
- Ага, - сказал Нод. - Погляжу я на тебя!
- Не успеешь. Я двадцать лет не протяну. Слушайте, ребята, а может,
не трепыхаться? Пусть сами разбираются, живые.
Вот тут Ларт его и припечатал.
- Вы рано себя записали в мертвецы, господин Ктар. Мертвые не врут и
не трусят. Легче всего сказать: я - никто, я - мелкая сошка, чего это я
должен отвечать за Мир? Должны, никуда не денетесь. Слишком много у вас
накопилось долгов. Сколько людей погибло, потому что вы не хотели
рисковать? А сколько людей рисковало, чтобы вы не погибли? Извольте-ка
отдавать долги, пока вы еще живы.
- За все надо платить, - сказал Ресни, - и равнодушие обходится
дороже всего. Жаль только, что за наше равнодушие обычно платим не мы.
- Я слишком поздно понял, что нет чужой боли, - сказал Аврил, -
всякая боль - твоя.
- Людям надо жить, - сказал Нод. - Я тебе еще тогда говорил: как и
что - твоя забота. Сдохни, в лепешку расшибись, а людям надо жить.
- Хэл! - оклик будто взорвался в голове, Хэлан так и подскочил.
Чиркнул взглядом по пустой комнате, покосился через плечо. Кто-то стоял в
дверях. У него похолодело внутри. Сидел и шелохнуться боялся.
- Что с тобой, Хэл?
- Господи, Майх! - он сразу как-то обмяк от облегчения. - Ну и
напугал! Да так, схожу с ума помаленьку. Ты чего?
- Я - ничего, - холодно и раздельно сказал Майх. - А вот ты чего не
отвечаешь? Четырнадцать часов... что я должен думать?
- Да ладно тебе, - с вялым благодушием отозвался он. - Заработался.
Четырнадцать часов, говоришь? Быстро время идет в приятной компании.
Встал, ленивым движением отщелкнул шлем и без страха вдохнул
застоявшийся за десять лет мертвый воздух станции.
А наутро они схоронили Ресни. Постояли под пристальным взором
Фаранела и вернулись на станцию. Работать.
Первыми обжились схемы. Это были целые простыни; Майх застлал ими
стол в центральном отсеке и один за другим клепал какие-то блоки. Спаивал,
сваривал, свинчивал хитроумные разъемы, и Хэлан был при нем лишь подсобной
парой рук. Подать, принять, придержать, подкрутить - но и от этого к ночи
валился с ног. А Майха ничего не брало. Какое-то холодное остервенение
вдруг одолело его, этакая расчетливая ледяная ярость. Вкалывал, как
автомат, без передышки и без суеты, а когда Хэлан совсем выбивался из сил,
усаживался за журналы и дневники.
Жег себя, а Хэлан был спокоен. Думал: пропаду, задавит проклятая
мертвечина, вон до чего дошел - покойники мерещатся. А вышло наоборот.
Спал на постели, где кто-то умер, ел оставленные мертвецами запасы, дышал
десятилетней затхлостью - и ничего не мешало.
Была работа, которую он не знал, цель, к которой совсем не хотелось
идти, безысходное решение, навязанное ему мертвецами - а он был свободен,
как никогда. Самая лучшая пора: все уже решено, осталось только сделать.
Голова отдыхает: главное есть, а случайного не угадаешь, и совесть
угомонилась до поры. (Она еще свое возьмет, стерва такая, а покуда пусть
отдохнет, рано ей меня жрать.)
Он глядел со стороны; как корчится Майх, жалел - и не жалел, ведь
через это надо пройти, все равно надо, никуда не денешься. Ничего, малыш,
не пропадем, это мне еще себя ломать и ломать, а ты... А ты?
А время текло: мчалось, как подстегнутое для Майха, плавно струилось
для Хэлана, и он не сожалел о нем, нежась в навязанном покое своей
безысходной свободы.
Кончили сборку; Майх остервенело гонял блоки на стендах второй
лаборатории, а Хэлан дощелкивал невеселые загадки станции.
Оснащена-то она нехудо. Даже слишком. Две лаборатории, да мастерская,
где чего только нет, да хорошая вычислительная машина, да купол наблюдения
с мощнейшими локаторами. Наверняка не тюрьму они здесь строили, а что-то
военное. Вот только Фаранел им подгадил, старый убийца, не потерпел людей
под боком. А Ктен? Строили-то в одно время? Ну да, так, небось, и было
задумано: какой-то секретный комплекс. А когда намронскую станцию
прикрыли, так и Ктен оказался ни к чему. Вот ему и нашли применение - на
свой лад. А раз на Ктене тюрьма, пришлось запечатать и Намрон - самым
надежным способом.
Грязная история, обыкновенная до изжоги, и в ней, как в маленьком
зеркальце, отражается Мир. Вывороченная, нечеловеческая логика и
бессмысленная жестокость.
И горькая мысль: так что же, защищать этот пакостный мир только
потому, что если его не защитить, будет еще хуже?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66