Под чутким руководством бабушки Сабины Богумила купали в розовой воде, потом ополаскивали в березовом отваре, смазывали кедровым маслом, подпаивали родниковой водой, учились различать причины его плача, вслушиваться в нежное посапывание… Даже стригли серебряными ножничками его удивительно острые ноготки! При последней процедуре Божена не присутствовала – у нее не выдержали нервы…
…Малыш, пригревшись у нее на руках, заснул, и она осторожно положила его в бамбуковую колыбельку, извлеченную с чердака, тщательно вычищенную и снова возвращенную в детскую.
Все же большую часть дня Богумил сладко спал, и в это время в старом доме царила благоговейная тишина. Но эта тишина отличалась от той, что жила здесь в последние годы. В любое мгновение она была готова прерваться младенческим криком или ласковой колыбельной. Божена даже себя несколько раз поймала на том, что мурлычет под нос что-то необычайно ласковое…
Бабушку Сабину было просто не узнать! Она уже успела доказать, что лучше всех управляется с пеленками, – сегодня все собрались смотреть, как ловко она заворачивает мурлычащего от удовольствия крепыша в нежные полосы ткани. Выяснилось также, что никто не мог успокоить его так быстро, как она. И почти весь день Сабина, несмотря на прохладу, провела рядом с коляской в своем любимом саду!
Божена поднялась в будуар и застала там бабушку. Она сидела в кресле у орехового бюро и, раскрыв одну из шкатулок, перебирала пальцами свои украшения. Почти все они были подарены ей ее мужем, который не раз говорил – и трудно было понять, шутит он или серьезен, – что Бог дал ему в руки его мастерство только затем, чтобы он мог делать достойные подарки этой женщине, его любимой жене.
Уезжая из Венеции, Божена надела на руку подаренное бабушкой кольцо: «Талисман не должен лежать без дела. Пусть теперь следует за мной повсюду». И теперь, когда она положила свою руку бабушке на ладонь, та сразу же нащупала на ее пальце свой подарок.
– Спасибо, что не забываешь нашего Америго…
– Добрый вечер, бабушка. Богумил не мешал тебе спать?
– О, нет. Эти звуки для меня подобны меду. Как же давно наш дом не слышал детского крика…
– Да… А первым здесь родился мой отец. Ты помнишь, бабушка, как это было?
– Да, дорогая, конечно. Сейчас мне намного проще вспоминать, чем раньше: ведь перед моими глазами только воспоминания… А ты, Божена, помнишь, как сильно Америго любил тебя? Он так хотел, чтобы у нас когда-нибудь родилась дочка…
– Мне иногда кажется, что он проводил со мной больше времени, чем моя мама.
– Да, он был твоей главной нянькой. Никого к тебе не подпускал, сам гулял с тобой, купал в травах, пел тебе колыбельные… Надеюсь, он-то видит, какая ты теперь красавица.
– Ах, бабушка, знала бы ты, как я счастлива, что вернулась в тот дом, по которому дедушка так тосковал. И теперь мне кажется, что он и этот пражский дом построил похожим на свою венецианскую виллу. Ведь я сейчас живу в этой самой части, на втором этаже: да-да, у меня есть комната, похожая на твой будуар, дальше… – Божена встала, приоткрыла дверь и заглянула в сторону спальни, – ну точно такое же расположение! Как же я раньше этого не замечала? Да, моя квартира занимает большую часть второго этажа – и в ней точно такие же шесть комнат, как в этом крыле вашего дома.
– Америго говорил мне об этом. Но вообще-то он не очень любил вслух вспоминать о своей итальянской жизни, так долго держал всю эту историю про себя…
– Какую историю? – Божена вернулась к бабушкиному креслу и с любопытством прислушалась.
– А ты разве не знаешь, почему он покинул Венецию?
– Отец умер рано, а мама никогда не рассказывала мне…
– Думаю, твоя мама не знает. А что, сам Америго никогда не говорил тебе об этом?
– Нет. Точнее – да, он часто рассказывал мне на ночь одну сказку, мою любимую: о таинственном перстне, о золотых дел мастере, который один знал очень важный для какого-то злодея секрет. А однажды он сказал, что когда-нибудь я узнаю его тайну и она принесет мне счастье…
– Да, Америго любил загадки. И поэтому я и сама никогда не узнаю, что в этой истории реально, а что – красивая сказка. Хотя, может, все так и было на самом деле.
Божена вновь почувствовала себя маленькой кудрявой девчушкой, задержавшейся допоздна в бабушкином будуаре.
– Но если ты хочешь, я расскажу тебе то, что знаю сама. – Сабина встала и привычным движением открыла верхний ящик бюро. – Боженочка, пожалуйста, достань отсюда темно-синий альбом. Он должен быть где-то внизу.
Божена заглянула в полутьму ящика и из-под связки старых писем извлекла большой альбом, обшитый какой-то мягкой тканью цвета индиго. Никогда раньше она не видела его.
– А теперь садись рядом со мной.
Божена села в кресло, уже давно перенесенное сюда из дедушкиного кабинета, и приготовилась слушать. Бабушка, дождавшись тишины, заговорила:
– Открой этот альбом. Там, почти в самом конце, есть пражский пейзаж. Да-да, акварель.
Божена принялась листать тяжелые страницы. На каждом листе с одной стороны, аккуратно прикрытые папиросной бумагой, в прорези для фотографий были вставлены пастельные эскизы, карандашные наброски, завершенные акварели.
– Ты ведь, наверное, тоже этого не знаешь? Когда-то давно я очень любила рисовать. Но больше всего на свете я любила краски – охру, марс, сурик, умбру… Самыми любимыми были зеленый ультрамарин и индиго. Я ведь мечтала стать живописцем, и у меня уже кое-что получалось… Видишь этот акварельный этюд? Кажется, он на предпоследней странице. Я писала его, стоя на склоне Петршин и глядя, как Влтава серебряной лентой петляет по Праге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81