Благодарно всхлипнув, он вошел в нее, и через минуту все было кончено.Милош лежал на ней, не зная, куда деть руки и положить голову, а она, с так и не сошедшей с губ улыбкой, чувствовала себя колыбелью и баюкала его внутри, до тех пор, пока он снова не налился силой и желанием. Пат уже не закрывала глаз, любуясь переплетениями его мышц и шелковой, еще без единого волоска, кожей, иногда поощряя или останавливая юношу легкими касаниями рук или движениями бедер. Милош был ненасытен, как бывает ненасытен молодой, дорвавшийся до добычи хищник. В нем не было ни изысканности, ни неги, ни техники, не было даже понимания свершающегося – была лишь одна могучая, всепобеждающая темная сила природы. Он был сейчас лесным богом, Паном, плотью от плоти земли, мощью рейнского потока, гладким стволом лиственницы, медведем в лесах… И Пат, привыкшая к утонченной или же жестокой игре, никак не могла почувствовать себя готовой разделить с ним такую любовь. Тело ее уже изнывало под непрекращающимися набегами, будучи не в силах ответить и, может быть, хоть на какое-то время погасить своей нежной влагой его неугасающий пожар. Бедра бесплодно сжимались, а Милош, каким-то звериным инстинктом чувствовавший, что что-то происходит не так или, вернее, не происходит вообще, лишь удваивал свои усилия. Капли его пота падали на лицо Пат, смешиваясь с ее злыми слезами обиды, как вдруг где-то далеко внизу, может быть, у самого подножия гор, раздался тонкий переливчатый звук почти нестерпимой высоты, который все нарастал, наполняясь обертонами и густея. И словно в ответ на этот звук, внутри Пат начал распускаться изумрудно-сверкающий цветок страсти, и чем громче звучал неведомый звук, тем полней разворачивался цветок, заполняя собой все тело, и когда на каких-то немыслимых низах звук лопнул протяжным «лахи-о-о-о!», цветок взорвался в Пат, и ее протяжный стон пронесся над одиноким уступом, как стон добытой в гоне самки оленя.– Что это за звук? – непослушными губами спросила Пат.– Это йодль, Йодль, или тирольская трель, – напев альпийских горцев, отличающийся руладами, большими интервалами и переходами от фальцета к грудным низким регистрам.

– почти беззвучно ответил Милош, а через несколько секунд Пат почувствовала, как его влажное тело обмякло, и он засопел, как ребенок, уткнувшись ей в ямку между плечом и шеей.Самые верхушки лиственниц уже порозовели. * * * Через полчаса Пат легонько потянула Милоша за ухо.– Проснись, а то я пропущу обещанный рассвет в Альпах!Мальчик испуганно распахнул черные заспанные глаза, под которыми легли синеватые тени. Все его лицо словно подсохло за эту ночь: пропала припухлость губ, резче очертился подбородок, крупный нос стал тоньше. Он вскочил и тут же застыдился своей наготы.– Я сейчас оденусь… – торопливо забормотал он.– Нет уж, оставайся таким, как был, – Пат ласково погладила длинные стройные ноги, и от этого прикосновения Милош покраснел, пытаясь закрыть свою вновь восставшую плоть.Но она властно отвела его руки.– Разве ты не знаешь, что теперь ты мой? – Пат тоже встала и коснулась грудью его мгновенно напрягшегося тела. Юноша тут же попытался сжать ее в объятиях. – Нет. Потом.Она подвела его к краю площадки и, взяв за руку, сама встала рядом. Огромный сияющий диск стоял, казалось, вплотную к ним – можно было протянуть руку и попасть прямо в это жидкое розоватое золото. А под ним высились средневековые соборы и башни, сплошь залитые опаловым сиянием переливчатых красок. Снопы алмазной пыли поднимались отовсюду и гасли в многоцветной дымке, еще скрывающей рваные очертания лесов и утесов. И в центре этого великолепия стояли они, обнаженные мужчина и женщина.– Милош… – одним дыханием позвала Пат, и оба упали на бархатный мох, мгновенно принимавший очертания их тел. И снова первобытная мощь, стремящаяся к цели напрямик, не признавая игр и уловок, не давала телу Пат ответить. Она переставала ощущать себя, в ней уже просто не было места, чтобы взрастить в себе чудный цветок. И не раздавалось спасительного йодля…После они сидели у все-таки разожженного Милошем костра, и Пат гладила его по вьющимся волосам, стараясь не смотреть на низко опущенное лицо, по которому текли редкие крупные слезы.– Я знаю, – твердил он, – я что-то делаю не так, а вы молчите…– Просто пока ты слишком много думаешь о себе.– Нет, я стараюсь, я люблю вас, но я не могу, это сильнее меня, оно ведет и ведет…Пат села ближе и силой положила голову Милоша себе на колени.– Не надо! – Он вырвался молча, почти со злобой. – Я почувствую ваши ноги, и все начнется сначала, а я не хочу больше так, один! – И слезы брызнули у него из глаз.– Послушай, Милош, ведь ты теперь совсем взрослый и должен понимать: ничто не приходит сразу. Когда ты утолишь свой первый голод, тебе будет проще думать о других. Ты же сам знаешь, разве можно спрашивать с голодного человека, правда?– Да, но вы станете презирать меня. И… ведь вы хотели сегодня уехать… и я никогда не узнаю… Иисусе! – вдруг совсем другим тоном произнес он. – Гроза! Здесь в грозу такие ветры, что крыши заваливают камнями, чтобы не снесло. Нам надо быстро, быстро двигаться к какому-нибудь гастхаузу, иначе беда!Они вбежали на низкое крыльцо старинного «Риги-Кульм», когда первые тяжелые капли уже легли темными пятнами на их одежду.Пат заказала комнату под самой крышей, откуда был виден выписанный во всех деталях игрушечный мирок низин. Тончайшие шпили колоколен, несмотря на дождь и расстояние, ясные и четкие, словно выгравированные на стали, зеленые кочки лесов, бирюзовые камешки озер – все казалось искусным макетом отсюда, из грозовой темноты вершин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84