«…я человек жестокий и жесткий, а потому крайне сентиментальный. Впрочем, долгое время не подозревавший об этом последнем своем качестве. А такое сочетание никогда ни к чему хорошему не приводило, особенно если принадлежит человеку, скажем так, творческому и не мыслящему себя вне искусства. Знаешь ли ты печальную историю последнего рыцаря – Людвига Баварского? И видела ли когда-нибудь сокровенное творение его души – замок снов и грез в бесстрастных альпийских предгорьях? Порой я думаю, что этот замок – мое «я», нашедшее свою форму в камне. Место это гибельно и сладко, как наркотик, даже сильнее наркотика, ибо берет в плен не тело, а душу. Тот, кто видел хоть раз эти рвущие облака и сердце узкие белые башни, это болезненно-пряное, тускло-золотое убранство и готовые оборваться в бездны мосты под равнодушным Божьим взглядом с пустых и прозрачных небес, тот никогда уже не сможет забыть их. Он просто не сможет без них жить. Даже сейчас, выгнав от себя очередную девку, взятую лишь потому, что в повороте ее шеи я на секунду увидел что-то твое, я закрываю глаза и грежу о том, чтобы глаза того существа, которое сейчас поднимает твой живот, хоть отдаленно напоминали пронзающую человека насквозь синь альпийского озера, еще хранящего жар опущенных в него ладоней безумного короля…»
Слезы капали из синих глаз, оставляя на ветхой бумаге расплывающиеся синие пятна.
Джанет была натурой романтической, а значит, в самые решающие моменты не рассуждающей. Через три часа она уже бросала в сумку свои немногочисленные вещи под слабые увещевания Жаклин.
– Стив очень расстроится, вернувшись из Нью-Орлеана и не застав тебя. И вообще, это очень смахивает на какое-то бегство. Ведь у выставки потрясающий успех, Ален Рамсдейл, говорят, уже собрался писать о тебе монографию…
Но перед глазами Джанет уже стояли не ее картины, не самодовольный циничный старик, увы, приходившийся ей столь близким родственником, не благодарное лицо Стива, а лишь бесплотный, словно летящий по воздуху Нойешванштайн – прибежище души ею никогда не виденного отца.
* * *
Джанет выбрала рейс не на Мюнхен, который у нее подсознательно, как и у большинства европейцев, связывался с зарождением фашизма, а на маленький Фрайзинг, новый аэропорт, построенный на Эрдингских болотах, хотя от него до замка в горах было дальше, чем от Мюнхена. Чуть гортанная баварская речь, немного более жесткая, чем швабская, но все же разительно отличающаяся от жесткого лающего выговора пруссаков, сразу же понесла Джанет по своим волнам, и, выйдя из самолета, девушка через полчаса забыла про родной язык, словно она родилась и всю жизнь прожила на этих холмах среди петляющих речек. От Фрайзинга до Прина, откуда можно добраться до обоих замков как угодно, хоть пешком, было всего полсотни километров, и Джанет, хорошо помнившая уроки своего зеленоглазого учителя, научившего ее высыпаться на весь день всего за какие-нибудь два-три часа, решила отправиться туда сейчас же, не ночуя в гостинице, несмотря на то, что было уже около семи вечера. Через час она уже бодро шагала по направлению к Шимзее, вызывая удивленные взгляды туристов, а еще через час – стояла на опустевшей автобусной площадке, стараясь не поднимать головы, чтобы не увидеть вот так, сразу, не собравшись с силами души, то, ради чего она проделала десятки тысяч километров.
Стало быстро смеркаться, и в этих словно все ближе и ближе прижимавшихся к телу сумерках были отчетливо слышны старинные звуки копыт где-то впереди. И Джанет медленно пошла на этот звук, пересекая пешеходные дорожки и петляя среди стоявших по пять-шесть штук рядом молодых елей. Увидеть лебединый замок сейчас или оставить это зрелище на утро, когда выглядывающая из-за гор розовая дымка, предвещающая солнце, чуть тронет самый высокий шпиль? Копыта затихли вдали, а Джанет все шла, не обращая внимания на промоченные в вечерней росе ноги, пока они сами не вывели ее к довольно унылому двухэтажному зданию с галереями, на котором светилась вывеска «Отель Лизль». «Случайностей в этом мире не бывает», – всплыли в ее памяти слова Паблито, и она решила увидеть замок завтра ранним утром.
В номере, обставленном с претензией на замковое убранство, было душно и мрачновато, а в простенке между окнами висел обязательный не только для этого места, но и, пожалуй, для всей Баварии портрет несчастного короля во весь рост. Золотой занавес отделял его от мира, а за занавесом тускло мерцала корона. Джанет долго всматривалась в тонкие черты и стройную юношескую фигуру того, кого хотелось назвать не королем полнокровных, веселых баварцев, а каким-нибудь принцем Дезире из волшебной сказки. Как художник, Джанет была беззащитна перед действием красоты и потому простояла перед портретом несколько минут. Ей показалось, что узкое лицо короля напоминает лицо отца с той единственной старой фотографии. О да, несомненно! Эта с надеждой и страданием чуть приподнятая левая бровь, этот искривленный недоверием рот над хорошо вылепленным подбородком, эти смоляные волосы, пусть и не закрывающие пол-лица, а летящие, откинутые назад… Но главное – выражение лица, говорящее о том, что этот человек и мир не созданы друг для друга. Джанет стало грустно, и она постаралась скорей уснуть.
Она проснулась от падавшего ей прямо на лицо лунного света. Луна заглядывала в окна, словно шевеля горностаевую мантию короля и бликуя на его орденах. И Джанет в голову пришла очередная сумасбродная мысль: надо одеться и пойти к замку сейчас же, пока не ушло волшебное сиянье. «Исполняй свои желания, – тихо прозвучало у нее ушах, и в такт словам вспыхнули и погасли огоньки кошачьих глаз ее учителя, – неисполненные желания ведут к бесплодию и смерти».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82